Вместо предисловия

Несколько раз начинал я писать о жизни Красноуфимского педагогического училища в 1950-60-х годах, но все откладывал, не решался продолжать, Получалось, что рассказывать придется о забытых, утраченных традициях. Большей части из того, что было лучшего в те годы, чем мы гордились, теперь в училище нет. И это могли бы расценить как упрек нынешнему руководству, а мне не хочется, чтобы у кого-нибудь сложилось такое впечатление.

Однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что большая часть традиций 50-60-х годов исчезла по объективным причинам. Если бы сейчас в училище работали те же преподаватели, что и 20—30 лет назад, то и им не удалось бы сохранить некоторые традиции.

Может возникнуть вопрос: а почему именно я взялся за описание жизни Красноуфимского педучилища тех лет? По какому праву? Отвечаю: не только я один. В нашем музее есть много воспоминаний, в том числе и об этом периоде. Жизнь училища очень разнообразна, и один человек все описать не в состоянии. Никогда не возьмусь рассказывать, например, о вокальных зарядках, когда и течение многих лет каждое утро все училище выстраивалось в коридоре и 15-20 минут пело вокальные упражнения. Не буду, потому что лично не имел к этим зарядкам никакого отношения. О них подробно написано в брошюре П. И. Осокина.

Не буду писать и о комсомольской и профсоюзной работе, к которой не имел прямого отношения. Отмечу только, что в те годы секретарь комитета комсомола и председатель профкома избирались из учащихся. Они не освобождались от учебы, их работа не оплачивалась. Были курсовые комсомольские бюро, их секретари входили в состав общеучилищного комитета. Считалось, что работа на первом и четвертом курсах требует разных методов, да и по содержанию она отличается. Словом, много интересного, о чем надо бы рассказать, но я не буду, не считаю себя вправе. Но были дела, о которых я знаю лучше, чем кто-либо другой, да, похоже, и рассказать о них кроме меня некому («Иных уж нет, а те далече...»).

Я связан с Красноуфимским педучилищем вот уже почти полвека. Мне есть что вспомнить, с чем сравнить. В 1942 году поступил в него, в 1945-м окончил. Тогда принимали после семилетки и обучали 3 года. Затем 6 лет службы в армии, но связи с училищем не терял. Когда после 5 лет службы впервые (!) приехал в отпуск, первый визит нанес, конечно же, училищу. В те дни проходила предвыборная кампания, в кабинетах напротив кубовки (теперь кабинеты № 9 и 10) был оборудован агитпункт, шла репетиция концерта. Я взял инструмент, на котором играл в оркестре до армии (домра-бас) и… все 10 дней отпуска провел на репетициях и концертах перед избирателями.

Спустя год демобилизовался и опять пришел в училище. Меня пригласили в кабинет директора, Кроме Валентины Александровны Бобиной там были завуч Леонид Георгиевич Чепелев, руководитель музыкальной работы Павел Иванович Осокин. Стали расспрашивать о планах — как собираюсь жить, чем заниматься. И вдруг предложили работу преподавателя музыки. Я растерялся, не знал, что ответить.

— Можешь научить играть, как сам играешь? — спрашивают.

— Всех, вероятно, не смогу, нужны ведь способности, — отвечаю.

— Ну, всех-то и мы обучить не сможем тому, что сами умеем, — заметил П. И. Осокин. Я согласился.

Кроме основных (4-струнная домра, мандолина), я знал все инструменты русского оркестра, гитару. Это давало возможность и обязывало руководить художественной самодеятельностью своих учеников. Мне сразу же дали классное руководство, а это обязывало участвовать во всех училищных делах. По причине своих интересов я стал одним из руководителей туристско-экскурсионной работы.

Одним словом, с головой ушел в работу. Мне тогда было 24 года, и всё было интересно. Я лез во все училищные дела и старался делать их хорошо, чтобы оправдать доверие которое оказало мне руководство, приняв на работу без соответствующего образования.

Когда меня спрашивают, теперь или в те годы было интереснее жить, не могу на этот вопрос ответить однозначно. Безусловно, для меня тогда было интереснее. Так же ответили бы все, кто тогда работал и учился. Но нынешние ученики и преподаватели, наверное, скучали бы, попытайся мы сейчас возродить старые традиции. Прошло много лет, теперь другое время, другие интересы. Говорят, что дети похожи не на своих родителей, а на время, в которое они живут. И это естественно.

Однако когда я рассказываю нынешним девчатам о тогдашней нашей жизни, когда пою им наши песни, то вижу на их лицах зависть. Иногда подходит ученица и говорит: «Вот мне моя учительница (или моя мама) рассказывала (она тоже у вас училась), в те голы было то-то и то-то... А почему сейчас этого ничего нет? Очевидно, девушки, поступив в училище, надеялись увидеть здесь то, о чем рассказывали наши выпускники. И, не найдя, огорчаются. Я не буду ничего сравнивать, не буду делать выводов, а просто расскажу, как это было, как все это помню.

Передо мной лежат грамоты, которыми награждались мои классные группы за участие в общеучилищных делах. Их сто, этих грамот. Я склеил их поклассно, в виде гармошки или детской книжки-раскладушки. И храню их. Когда приезжают выпускники на юбилейные вечера-встречи, мы развешиваем эти грамоты на видном месте и вспоминаем свою молодость. Вспоминаем, как ходили в походы, как занимали классные места в различных спортивных соревнованиях, в смотрах художественной самодеятельности, как ставили пьесы, какие организовывали вечера, и о многом другом.

Храню я и выписки из приказов директора училища, в которых отмечалось участие моих классов в каких-либо делах (например, в работе на подсобном хозяйстве). Все это для меня очень дорого, ибо каждый такой документ — итог огромной работы класса и его руководителя.

Дальше я расскажу о классных вечерах, о художественной самодеятельности (ученической и учительской), о концертной работе, о туризме, о подсобном хозяйстве. И каждый раз постараюсь объяснить, почему эта традиция умерла.

Классные вечера

Они только назывались классными вечерами, а на самом деле это были общеучилищные мероприятия. Класс проводил вечер для всего училища (приглашались по 10 человек от каждого класса). В начале учебного года комитет комсомола и профком объявляли конуре на лучший классный вечер, составляли график. Вечера проводили почти каждую субботу, а весной подводили итоги, определяли места.

Классный вечер должен быть тематическим, это непременное условие. При оценке учитывалось, как и какими средствами раскрыта тема, качество выступлений и концертных номеров, организация и порядок на вечере. Это был смотр организованности класса, его художественной самодеятельности.

Очень важно было выбрать тему. Некоторые выбирали, например, «Русская народная песня». Всю первую часть вечера девчата в старинных костюмах сидели на сцене и пели народные песни. Иногда выходили с прялками, рукоделием, И хотя девушки пели неплохо, слушать было скучно. Кроме того, русскую песню трудно было связать со второй частью вечера. Эта тема больше подходят для лекции-концерта, требует другой обстановки, другого настроя.

Для сравнения очень кратко опишу вечер на тему «Юность — счастливая пора» (первое место, грамота). В те годы пристроев у училища еще не было, и классные и общеучилищные вечера проходили в небольшом
зале.

Как всегда, перед началом зал полон, жюри в первом ряду. Ведущий выходит на сцену и говорит о том, как прекрасна юность, сколько у нее свершений… Но у юности есть, увы, и недостатки — неопытность, иногда неграмотность и в то же время излишняя самоуверенность. Отсюда множество ошибок, которые человек осознает в зрелом возрасте, когда исправить их уже невозможно, время безвозвратно ушло. Хорошо, если ошибки молодости можно было бы предвидеть, избежать…

На сцену поднимается наш гость, человек преклонного возраста. Рассказывает о своем поколении, не только о делах, но и об ошибках своей юности тоже (теперь-то он их видит). Говорит и о том, что тревожит его в современной молодежи, советует, как избежать ошибок. Очень ярко, помню, выступала на наших вечерах Римма Васильевна Горбунова.

Затем выходит кто-нибудь из класса, хозяев вечера, кратко рапортует о делах своей комсомольской группы. Перекличка двух поколений. Этот рапорт вместе со сценарием вечера, красиво оформленный, вручается гостю, второй экземпляр — жюри.

Начинается концерт. Мы условно делили его на три части. Первая — «Героика». В песнях и стихах славили героические дела комсомола (сейчас это называют политической песней). Вторая часть — «Лирика». Читали стихи и пели песни о любви (разве может быть юность без любви, ведь это одна из самых прекрасных ее сторон). Обязательно исполнялась песня И. Дунаевского на слова С. Алымова «Под луной золотой». Там есть слова: «Ты любовь не гони, ты любви не стыдись, береги и храни, как наградой гордись...» или «Где любовь, там мечта соловьем запоет, где любовь — красота пышным цветом цветет». Вот такую любовь мы и воспевали.

Третье отделение самое веселое. Мы называли его «Всякая всячина». Здесь были инструментальные номера, танцевальные, всевозможные сценки…

Концерт окончен, выносим кресла, стулья. Начинаются танцы. Танцевали под радиолу, под баян, под инструментальный ансамбль. В моде были вальсы, танго, фокстроты, польки, венгерки…

Считалось нетактичным прерывать танцы и развлекать гостей играми. Если гости хотят танцевать весь вечер, пусть, мешать им не будем. А для игр и аттракционов оборудовали отдельную комнату. Там мы играли даже в «третий лишний» и «жмурки».

В другой комнате можно было послушать музыку, популярные песни. Был проигрыватель с набором пластинок, и каждый выбирал, что ему хотелось. В соседней комнате я пел песни под гитару, тоже по просьбе гостей, пусть даже для двух-трех. А рядом была комната тихих игр: шахматы, шашки, тут же читали газеты, журналы. В отдельную комнату собирали все цветы, получался как бы зимний сад. Сюда приходили отдохнуть, побыть в тишине одному или вдвоем.

Но вернемся в танцевальный зал. В самый разгар танцев по радио вдруг объявляли: «Внимание! Сейчас в кабинете №… начинается диспут о любви. Борются две точки зрения: кто должен верховодить — сердце или голова? Нужно ли выбирать любимого?» Мне могут не поверить, но танцевальный зал почти пустел, большинство устремлялось на диспут.

Я специально задерживаюсь, вхожу, когда комната уже полна, пробираюсь в задний ряд и ворчу, но так, чтобы было слышно: «Интересно, кто это тут собирается доказать, что любить надо сердцем, я не головой?». В ответ возглас: «И докажем!». (Это специально подготовленные оппоненты для начала).

И начинается. Постепенно в спор втягиваются все, кипят страсти: «А чем ты объяснишь, что может быть, уже сотни лет живет пословица «Дай сердцу волю, заведет в неволю». Ага! Вот то-то… «А один философ сказал: «Я человек, пока мыслю». А если в любви будут только страсти бесконтрольные, человеческая ли это будет любовь? И так далее...

И неважно, придем ли мы к единому мнению или нет. А внизу танцуют, кто-то сидит за шахматами или просматривает журналы, а кто-то и вовсе ушел домой. Каждый отдыхает, как ему нравится.

Я описал только один вечер, а их бывало в год по 10—12. Конечно, для хозяев, устроителей, это не был вечер отдыха. Наоборот, к концу его они едва держались на ногах. Ведь надо было прийти часа за два до начала, все приготовить, провести вечер, а когда все разойдутся, привести классные комнаты в рабочее состояние, чтобы в понедельник не сорвать занятия. Но зато как приятно, когда гости, уходя, благодарили за прекрасный вечер.

Угадываю вопрос: кто дежурил на вечере? (В нынешнем понимании этого слова: кто охранял от хулиганов, от пьяных парней с улицы?) А никто. Этой проблемы тогда не было. Мы даже не всегда запирали двери.

Сейчас в это трудно поверить, так меняются нравы. Это вот и есть объективная причина того, что умерла прекрасная традиция — классные вечера. Мы теперь к вечеру в училище, если отважимся его проводить, готовимся как к осаде крепости. Запираем все окна, двери, проверяем чердачные люки... Если бы я сейчас был классным руководителем, то не только не решился бы провести такой вечер по собственной инициативе, но, возможно, и не подчинился бы приказу директора это сделать.

Познавать и дарить радость

Основой больших праздничных концертов в училище, конечно, была самодеятельность. Курсовые хоры. Вокальные ансамбли. Ими много лет руководила А. Б. Орлова, она же была бессменным концертмейстером. Хорами руководили П. И. Осокин, 3. В. Еловских, Н. Д. Евтушенко, 3. А. Собакина.

В те годы в репертуарах хоров, ансамблей, солистов было много классики. Например, «Хор девушек» из оперы П. И. Чайковского «Евгений Онегин», «Хор девушек» из оперы Верстовского «Аскольдова могила», дуэт Лизы и Полины из оперы П. Чайковского «Пиковая дама» и другие. Почти всегда в концертах были танцевальные, инструментальные номера, сценки. Это была основа. К ним добавлялись номера из классной самодеятельности и получались разнообразные по форме и содержанию программы.

Наше педучилище было непременным участником всех общегородских праздничных концертов. Обслуживали концертами мы и предприятия, иногда в порядке обмена концертными бригадами. Например, концерт, посвященный Дню Советской Армии и Военно-Морского Флота, показывали у нас военнослужащие, которых специально приглашали. В то время в нашем городе была учебная часть, где готовили хозяйственников (сапожников, портных, поваров).

Девчата перед выступлением, понятно, очень волновались. Я их успокаивал, говоря шутливо, что на этой сцене им и петь-то необязательно, достаточно просто появиться на ней и успех обеспечен. И действительно, как только открывался занавес, зал взрывался от аплодисментов парней.

Очень много концертов приходилось давать во время выборов. Иногда в день выборов мы формировали по 3—4 концертные бригады, и каждая давала по несколько концертов на разных избирательных участках, Ходили пешком, автобусное движение в городе в 50-х годах только начиналось.

Классная самодеятельность давала нам возможность составлять концертные программы для любой аудитории, для любой сцены, для города, для деревни, для сельской школы, для детского сада. В детских садах мы проводили беседы о русских народных инструментах. Вершиной ребячьего восторга был момент, когда мы показывали рядом домру-контрабас (размером со стол) и домру-пикколо (размером с блюдце) и исполняли на них одну и ту же мелодию («Вот поет папа, а вот — его маленькая дочка»).

Ни капельки не погрешу против истины, если скажу, что в городе и в окрестных населенных пунктах не было ни одной сцены, где бы не выступали наши артисты. И не только на сценах, но и в сельских школах, в избах, в домике лесника на лесном кордоне, просто на улице...

Однажды мы шли с концертом по маршруту Красноуфимск — Маутино — Полухино — Красноуфимск. На обратном пути зашли на Фуколовский кордон погреться, обсушиться (была метель), напиться. В то время там жил лесник с семьей. Дом разделен на две половины, одна жилая, а в другой плели мочальные кули.

Встретили нас приветливо, и мы решили отблагодарить хозяев концертом. Он состоялся в рогожном «цехе». Оркестранты сидели на полу, на кулях, зрители тоже. Вообще мы старались забираться туда, куда с концертом никто никогда не приходил. Количество зрителей нас не интересовало, лишь бы они были довольны.

Понятно, что в маленьких отдаленных деревеньках никогда не бывало пианино, да и баяна тоже. Да и где наберешься на каждую концертную бригаду пианистов и баянистов? Кто из преподавателей-музыкантов согласится тащиться за десятки километров пешком? Поэтому приходилось обходиться своими силами. Создавался маленький инструментальный ансамбль (две домры-примы, альт, тенор, гитара, контрабас). Иногда несли с собой весь классный оркестр. Каждый участник концерта был и хоровиком, и оркестрантом. В сопровождении ансамбля шли хоровые и вокальные номера, сольные и танцевальные. Кроме того, часто после концепта устраивались танцы. Ансамбль мог играть все популярные в то время танцы.

Конечно, нагрузка на музыкантов была большая. Когда в 1957 году выпускался мой класс, я всем ансамблистам подарил его фотографию, на обратной стороне ее написал весь репертуар ансамбля. Список номеров едва уместился на фотографии размером 13x18 см. Как же удавалось подготовить такую большуюпрограмму? Этому способствовала система музыкальных занятий в училище, которая была несколько отличной от нынешней.

В те годы была еще одна традиция, связанная с музыкальными занятиями. В начале октября, как только возвращались с уборочных работ, для первокурсников устраивали концерт, чтобы познакомить с инструментами, на которых им придется обучаться играть, познакомить и с самодеятельностью. Так с первых дней новички приобщались к традициям училища.

Теперь те традиции угасли, и виновато в том время. Чтобы было понятней, опишу еще один поход с концертами по отдаленным деревням. Было это в I960 году, в День Конституции СССР (тогда его отмечали 5 декабря). Праздник пришелся на понедельник, у нас получилось три дня (половина субботы, воскресенье и понедельник), и мы могли забраться подальше. Я все это хорошо помню, потому что сохранился дневник, а в нем программа концертов, отзывы о них, вырезка из местной газеты.

Как всегда, идем пешком, несем инструменты, реквизит. В субботу два концерта — в Чигвинцево и в Рябиновке. Переночевали в Рябиновке в клубе, а утром отправились в Верхнюю Сарану. 18 километров — 20 тысяч шагов — и снова концерт. Следующее выступление по плану в Зауфе. Несколько человек уехали на попутном тракторе, увезли инструменты (один контрабас сколько весит!).

...Подходим к Шурышовке, на околице встречают наши и говорят, что надо показывать концерт. Но здесь он у нас не был запланирован. Да и клуба нет, в двух километрах Сарана с Домом культуры. А вон, говорят, посмотрите, уже вещи из дома выносят, готовят «зрительный зал».

Нельзя было обидеть людей, пришлось выступать. Даже для меня это был необыкновенный концерт. В деревенской избе на полу, на кровати, на печке — везде, где можно, сидели и лежали зрители. Нам оставили место вдоль передней стены, примерно 1—2 метра. Надо было поставить хор, посадить оркестр. И все-таки мы показали всю программу! Когда объявили конец, один старичок говорит: «Вы, поди, обманываете, у вас еще че-нибудь есть?» Кое-как убедили, что нет больше ничего. У вас ведь, говорим, Сарана рядом, клуб там хороший, артисты приезжают. «Мил человек, — отвечает, — да куда мы, старики-то, пойдем, ноги то уж худо ходят через гору-то. А вот вы пришли, большое вам спасибо. Приходите еще!»

В Зауфу мы пришли, когда было уже темно. В школе, где должны были ночевать, не светилось ни одно окошко. Настроение сразу упало, стоим посреди улицы, не знаем, что делать? Мимо люди идут, оказалось, в Сарану, на концерт. Спросили их, разве не было объявления о нашем концерте? Нет, говорят, если бы знали, что вы придете, разве пошли бы в Сарану на платный концерт.

Что делать? Ночевать нас устроили в сельсовете. Перекусили всухомятку, улеглись на полу. Я уж начал дремать, как слышу, кто-то вошел. На пороге девушка с парнем. «Мы за вами пришли, — говорят, — люди собрались на концерт, ждут». Девчата мои заупрямились, прошли ведь за день около 30 километров, два концерта показали, устали, разморились в тепле. И все-таки пошли, люди ведь не виноваты, что кто-то не объявил о концерте.

А клуб на другом конце деревни. Приходим — зал уже заполнен до отказа. Освещение — один керосиновый фонарь, подвешенный на авансцене низко. Несколько раз, выходя объявлять номер, я стукался о него лбом, что вызывало смех в зале.

Концерт прошел легко и весело. Бывает же такой легкий зритель, отзывающийся на каждый номер. В сельсовет вернулись далеко за полночь. На другой день отправились в Погорелово (теперь Красная Поляна).

Можно ли представить, чтобы сейчас так встречали самодеятельных артистов, выносили бы мебель из избы, шли в полночь через всю деревню на концерт? И не только в деревнях. Мы и раньше удивлялись, как избиратели в день выборов с раннего утра и до позднего вечера не уходили из зрительного зала. Не раздеваясь, в теплых платках и пальто высиживали подряд несколько концертов.

А теперь? Чем можно людей удивить, если по телевизору они ежедневно видят знаменитых артистов? Вероятно, такая форма обслуживания концертами изжила себя, традиции наши угасли по объективным, независящим от нас причинам.

Выпускные вечера

Для меня выпускные вечера всегда были самыми любимыми мероприятиями. С ними могли сравниться только вечера встреч. Почему? Потому что там можно было видеть слезы, много слез. А ведь это большая радость, когда дети, расставаясь с нами, плачут. Значит, простили нам все строгости, и слезы — это слезы благодарности.

И еще. Каким бы интересным, необычным ни был, например, концерт учителей на вечере 8 марта, все-таки на сцене были учителя, а в зрительном зале — ученики. А на выпускных вечерах уже не было учеников и учителей, а были коллеги. И это придавало вечерам неповторимую прелесть, описать которую я не в силах. Заранее прошу извинения за то, что повествование мое будет носить несколько схематичный характер.

Выпускные вечера, как и все другие, проводились только в училище. Если б кому-то пришла тогда мысль провести вечер в Доме культуры или в кафе, это расценили бы как кощунство. Выпускной вечер — это прощание с училищем.

Подготовка начиналась сразу после первомайских праздников, за два месяца. Назначалась комиссия под председательством заведующего практикой (С. И. Голенищев, а потом А. И. Лыткина). В состав комиссии входили классные руководители выпускных групп. 1—2 представителя от класса, от ученического профкома. Обсуждались план проведения вечера, смета, меню...

Денежные средства составляли взносы выпускников, преподавателей, выручка от платных концертов. Учитывалось, какие продукты и по какой цене могло предоставить подсобное хозяйство. Договаривались, какая группа каких преподавателей пригласит к столу, распределяли обязанности между классами. Одному поручалось приготовление блюд. Столовая наша тогда находилась на улице Мизерова, где и готовили все, а потом привозили на лошадке в училище.

Сервировкой стола занималась другая группа. Нужно было расставить посуду согласно списку участников вечера, разложить по порциям. Третья группа украшала зал и столы. Нужно было сходить или съездить на лошади в поле за цветами, составить букеты и еще многое. Если выпускался мой класс, мне обычно поручали подготовку и проведение прощального концерта.

В день выпускного с утра в училище суета, все подносят, расставляют, и так часов до 17. Затем все замирает, выпускники разошлись одеваться, делать прически.

Начинали обычно в 21 час (впереди целая ночь, наверстаем). Торжественный акт вручения дипломов ничем не отличался от нынешнего, но после него обязательно был прощальный концерт. Прощались артисты-выпускники со зрителями, артисты-учителя — с выпускниками. Чаще всего он составлялся как концерт по заявкам и как концерт-подарок. Например, ведущий (или сами исполнители) объявлял, что следующий номер посвящается Леониду Георгиевичу Чепелеву, это произведение он очень любит. Ансамбль домр исполнял «Полонез» Огинского. Номера посвящались многим преподавателям. Было очень трогательно.

Потом все шли к столу. Он был накрыт обычно в коридоре. Можно бы рассказать, как Л. Г. Чепелев открывал банкет, сколько было остроумных, шутливых, но всегда очень теплых ответных тостов. Какой бурной радостью встречали выпускники каждого преподавателя, пришедшего посидеть за их столом. Mopе веселья... Но то там то тут видишь, как кто-нибудь плачет, уткнувшись в плечо любимого преподавателя. Каждый, наверное, всплакнул за ночь-то.

Ну и, конечно, были игры, танцы. Но я, признаться, их не видел, не помню, чтоб хоть раз спустился в танцевальный зал. Всю ночь сидел где-нибудь в уголке и всю ночь группками и по одному приходили девчата и просили спеть или сыграть на гитаре их любимую песню.

А потом шли на Дивью гору встречать рассвет, в то время гора не была еще так застроена. Всеобщее ликование, когда из-за горизонта показывалось огромное солнце. Клятвы, заверения никогда не забывать училище, друг друга, встретиться через год в училище...

Остаток утра гуляли по городу босиком (традиция), туфли в руках. Уставшие за ночь ноги требовали свободы. Пели песни, плясали. Конечно, немного нарушали покой спящего города, что ж поделаешь. Думаю, нас понимали и прощали, ведь каждый был когда-то выпускником, понимал, что это бывает раз в жизни.

Много о чем можно было бы рассказать, но я не сумею. Перечислить все мог бы, но как передать всю неповторимую прелесть настроения?

На вечерах тогда никто не дежурил, не было надобности охранять от уличных хулиганов. Эта проблема стала появляться в середине семидесятых годов. На вечерах стали появляться какие-то типы, бродить вокруг столов, заглядывать в бутылки. А однажды нас обокрали. Проникли в кабинет, где хранилось вино для вечера, вернее, уже его остатки, сложили бутылки в сетку и спустили из окна второго этажа, спустились и сами.

Обсудив создавшееся положение, мы решили, что пора с этой хорошей традицией, как ни жалко, кончать, иначе когда-нибудь может кончиться гораздо хуже. И выпускных вечеров не стало. Остался торжественный акт вручения дипломов, а потом выпускники шли в столовые, каждый класс в отдельную и там под страх и риск классного руководителя проводили вторую часть вечера.

Конечно, всех учителей приглашали, но я не был там ни разу. Все группы для меня равны, пойдешь к одной — обидишь других, а бегать всю ночь из столовой в столовую тоже не праздник. А главное, прощание-то ведь с училищем, а не с городской столовой. Вот так от прежних выпускных вечеров остались только воспоминания.

Учительская самодеятельность

У нас была традиция раз в год, 8 Марта, ставить концерт силами учителей (ученики пусть в этот вечер отдохнут от сцены, за год достаточно потрудились на ней). Традиционным было и чередование концертов. Если нынче мы показываем, скажем, «Женитьбу» Н. В Гоголя, то на следующий год будет эстрадный концерт, а еще через год какая-нибудь современная пьеса, потом опять эстрадный концерт и т. д.

Излишне говорить, что задолго до начала представления зал был полон. Ученики знали, что сегодня выступают их учителя. Подготовку к концерту утаить было нельзя, да мы и не старались этого делать. И опять же традиция, молва о ней передавалась из поколения в поколение.

...Наконец, занавес раздвигается, на сцене за столом руководящий товарищ (В. Ф. Копыркин), напротив него подчиненный (Л. С. Зеленцов). Руководящий говорит:

— Ну, ты (обязательно «ты»), надеюсь, не забыл, что сегодня концерт и что ты ответственный за него?

— Знаю, только ничего не получится.

— Как?!

 Так ведь день-то сегодня особенный, женский, и концерт должен быть особенный. Надо все про женщин, все хвалить их, а я не умею. И опять же без женщин, не хотят они сегодня выступать. Пусть, говорят, мужчины хоть раз без нас обойдутся.

— Ну, не раскисай, давай проявляй инициативу, а я тебя поддержу.

Тут я хочу сказать несколько слов о Валентине Федоровиче Копыркине. Человек он был интереснейший, с разнообразными увлечениями и знаниями, многое умел. И достиг всего самообразованием. Я таким людям по-хорошему завидую, меня к ним тянет, Валентин Федорович окончил наше училище, ушел на фронт, вернулся и стал работать в училище преподавателем рисования. Заочно окончил историко-филологический факультет УрГУ, превосходно знал русскую литературу, историю искусств, любил классическую музыку, наши песни, особенно фронтовые. Знал, кажется, всех русских и советских художников и их произведения. Это особенно меня поражало, ведь в университете этому не учат. Он и сам был хорошим живописцем. Мы звали его певцом родной природы.

А для меня еще в течение многих лет Валентин Федорович был партнером на сцене. Трудно подсчитать, сколько мы с ним конвертов провели (тогда это называлось «парный конферанс»), сколько номеров придумали.

...Но вернемся к концерту. На сцене некто, то ли в длинном халате, то ли в рясе. Рядом старушонка с озабоченным лицом и с котомкой за спиной. Это идет инсценировка рассказа А. П. Чехова «Канитель». Закончили. Дьячок и старуха тяжело опускаются на стулья лицом друг к другу. (Что же дальше-то делать?). Вдруг один из них лезет за пазуху и достает камертон. Дает «ля», звучит минорное трезвучие (настройка). В зале, конечно, смех. И вдруг на сцене запевают «Как по морю» на два голоса – тоненький, дребезжащий старухи и бас дьячка. Спели. Старуха откидывает с головы шаль, дьячок снимает парик и усы. Зал хохочет. Все узнают Копыркина и Зеленцова.

—   Ну, Валентин Федорович, все. Больше мы уж ничего не можем.

—   Да и не только мы, а все мужчины не смогут не то, что прожить, а мало-мальского концерта поставить. Товарищи женщины, выручайте.

Недолгое шуточное препирательство, и вот уже на сцене выстраивается хор, почти весь педколлектив…

Мы придавали этим концертам более важное значение, чем просто развлечение учеников. Это был смотр учительского коллектива. В конце концов, хорошей успеваемости можно добиться и без этого. Каждый преподаватель прекрасный специалист, мастер своего дела, трудится на совесть и вполне может работать автономно. Но вот когда на сцене появляется хор, в котором почти весь педколлектив, включая завуча и директора, это производило впечатление. В зрительном зале ведь сидели тоже все хоровики и они понимали, сколько нужно было потратить времени, провести репетиций, чтобы добиться такой слаженности, чистоты пения, в двух-, трех-, а иногда и четырехголосном хоре. А исполняли мы довольно сложные произведения: «Горные вершины» А. Рубинштейна, «Не шуми ты, рожь», «Песнь о Днепре» М. Фрадкина и другие.

И сами учителя после таких концертов по-другому относились к выступлениям своих учеников, были к ним более снисходительными. Ведь многим казалось, что в пении ничего хитрого нет. А, оказывается, это тяжкий труд.

У нас был в ту пору оркестр народных инструментов. Кроме преподавателей-музыкантов в нем играли и многие другие преподаватели. Оркестр участвовал в областном смотре художественной самодеятельности, выступал в Свердловске на сцене филармонии и оперного театра, его показывали по телевизору. У меня сохранилась программа заключительного концерта, состоявшегося 27 марта 1961 года в театре оперы и балета имени Луначарского. В ней указаны и наши номера.

Огромным        успехом пользовалась «Женитьба» Н. В. Гоголя.

...Вот занавес открывается, на диване лежит Подколесин. Первые минуты никто не узнает исполнителя. Но как только он начинает свой монолог: «Вот как начнешь эдак один на досуге подумывать, так видишь, что, наконец, точно, нужно
жениться...» — что тут начинается, описать не возможно — и смех, и улыбки, и широко открытые глаза, рты, потому что все узнают в Подколесине директора училища Анатолия Васильевича Черкасова.

После его фразы «Эй, Степан!» появляется Степан, в нем узнают (с трудом, так как загримирован) географа Луку Лукича Дейнеженко. После реплики Степана «Старуха пришла» входит сваха (в ее роли Валентина Александровна Бобина) — многие сидящие в зале помнят ее еще директором училища. Понятно, интерес зрительного зала нарастает (кто же еще появится, в каком виде?).

Вот один за другим приходят женихи. Узнать их непросто — загримированы, во фраках и мундирах (сами шили из старых байковых одеял). Каждого жениха встречает сначала тишина (не поймут кто), затем смех, аплодисменты, повизгивания от смеха... Спектакль шел легко, весело. Мы, как заправские артисты, выходили кланяться, нас долго не отпускали.

Где же мы брали время для репетиций? А репетировали где угодно и когда угодно. В любой пьесе много сцен, где заняты два-три артиста. Вот эти сцены партнеры и репетировали где бы ни встретились. Такой у нас уговор был — вместо приветствия подавать подходящую реплику. Бывали и курьезные случаи. Скажем, я (Кочкарев) захожу в учительскую и вижу там директора В. А. Бобину. Согласно уговору даю реплику: «А, и ты здесь... Ах ты, крыса старая...». Непосвященные смотрят на это в недоумении — с чего это он на директора-то так? Или встречаю Ю. А. Константинова (Балтазар Балтазарович Жевакин) и, кто бы тут ни был, даю реплику: «Нет, вам совсем не следует жениться... Конечно. Что у вас за вид, что у вас за фигура, не в обиду будь сказано? Нога петушья...». Случалось, что и ученики все это слышали и когда смотрели спектакль, понимали, что тогда, на лестнице, была репетиция.

В спектакле были заняты М. Е. Донских, Е. М. Сафронова, В. Н. Соловьева, В. А. Бобина, А. В.Черкасов, В. Ф. Копыркин, В. Н. Собакин, Ю. А. Константинов, Н. П. Волкова, И. Сокова, Л. Л. Дейнеженко, Л. И. Зеленцова (суфлер) и я.

Мы выступали не только перед учениками и не только на нашей сцене. В годы была в городе традиция: 8 Марта — общегородской учительский вечер, поочередно в разных школах. Хозяева полностью обслуживали гостей, включая и концерт. Несколько раз и мы принимали гостей. Бывали сборные концерты, если вечер проходил в Доме культуры. Мы и там показывали «Женитьбу».

Но больше всего мы тешили себя. В те годы ни один праздник не отмечали врозь, по семьям, а всегда вместе. Столовой в училище не было, мы все делали сами. И пельмени стряпали, причем стряпня была не менее интересной, чем там вечер (шутки, смех, все в муке...). Стол был сборный, кто что принесет, и потому разнообразный. Hу и, конечно, всегда был «капустник», концерт «всякая всячина».

Осталось рассказать, как была загублена эта традиция — учительские концерты 8 Марта. Не могу назвать точно год, но случилось это, когда был уже нынешний актовый зал. Помню, мы приготовили традиционный эстрадный концерт. Начался он на час позже назначенного времени (не было зрителей). Прошел концерт при полупустом зале. И когда мы, мокрые от пота (кто бывал на сцене, поймет), шли домой, девчата, наши учащиеся, валом валили навстречу —- шли в училище на танцы. И мы отказались от концертов. Традиция умерла. Пришло другое время, другими стали люда, другие у них появились интересы.

Туризм

Зимний туристский сезон мы открывали однодневным лыжным походом. Поскольку всем лыж не хватало, каждый класс выделял команду. Ей предписывалось быть в назначенном месте в определенный срок. Там судья вручал капитану команды пакет с маршрутом. Никто заранее не знал, куда идти. Шли по азимутам, по запискам, которые были спрятаны в дуплах, за корой дерева, по дорожным знакам, каждая команда — своим маршрутом. Наконец, собирались все вместе и начинались соревнования по зимнему туризму.

За зиму мы успевали облазить на лыжах и пешком окрестности Красноуфимска в радиусе 15—20 км. Я со своими группами бывал даже на Уфимкинском стекольном заводе в Ачитском районе. Это был однодневный лыжный поход. Мне могут не поверить, что подростки (1-й курс) могут пройти за день 40 км да еще осмотреть завод. Но это так. Правда, на другой день ученик шел к доске, еле переставляя ноги, опираясь руками на столы. Но, тем не менее, в следующее воскресенье мы опять куда-нибудь шли.

Бывали в Саране. Ходили по сельским школам (Красноуфимск — Полухино — Сарана — Натальинск). От Натальинска до Черкасово шли по азимуту, ночевали в избушке у сторожа. Ходили и в многодневный поход в Кунгур.

Летний сезон открывали туристским праздником. В конце мая в субботу все училище в походной форме выстраивалось на линейку (тогда у нас была своя спортплощадка). Директор поздравлял весь коллектив с открытием летнего туристского сезона, говорил о традициях училища, желал успехов. Затем группы отправлялись к месту праздника, каждая своим маршрутом. Конечно, классные руководители приблизительно знали, где это место, и группа не должна бы заблудиться, но случалось и такое. На маршруте надо было разыскать, собрать и описать все знаки, выполнить задания, которые заранее готовили и прятали устроители.

Чаше всего праздник мы проводили в устье Ольхового лога при впадении его в Саргу. Место удаленное (7800 шагов по дорогам), уютное, вдалеке от больших дорог. Разбивали лагерь, ставили палатки, заготовляли дрова, готовили ужин.   

Впечатляющее зрелище — лагерь ночью, если смотреть со стороны. Пылают костры в один ряд (их бывало до 20, по числу групп), вокруг сидят люди, лица их освещены. А вокруг — темнота, таинственность. У одних костров — тишина (кто-то что-то рассказывает); у других — смех, игры; у третьих — песни. Столбы дыма, искры в ночном небе. Лагерь утихает только перед рассветом. И тогда в свои права вступают соловьи. Что они вытворяют! А кругом цветет черемуха. Море черемухи! Красота!

Утром после завтрака линейка, подъем флага, объявляется программа праздника. Традиционными были туристская эстафета, хождение по азимуту, конкурс на лучший обед. Программа очень обширная.

Мы пробовали разные формы туристской работы. Кроме воскресных походов совершали и многодневные, дальние, разных категорий трудности. Я со своими учениками ходил в Кунгур и обратно, на Северный Урал (Денежкин Камень), на Южный Урал (Тагавай), по малонаселенным местам нашего района.

Наши туристы участвовали в звездных походах-слетах. Это когда туристы из разных педучилищ шли к Свердловску, там встречались и проводили слет. Наши шли по бажовским местам (Ревда — Полевской — Свердловск). Руководили этими походами С. А. Аничкин, С. А. Смолин, Л. Л. Дейнеженко.

Другие преподаватели предпочитали водные маршруты, сплавлялись по Уфе от Михайловска до Красноуфимска, от Красноуфимска до устья реки Ай (В. Ф. Копыркин, Л. П. Храмов).

Пробовали проводить классные инструктивные походы. Все классы второго курса совершали недельный летний пеший поход. Шли все, за исключением освобожденных по здоровью.

Несколько раз организовывали стационарные туристские лагеря, обычно на Уфе, чуть выше Усть-Баяка. Место выбирали с таким расчетом, чтобы можно было выполнить недельную программу.

В результате такой вот работы мы всех учащихся выпускали из училища со значком «Турист СССР». Конечно, не каждый из них потом занимался туризмом с детьми, все-таки в нашей работе был элемент принуждения (обязаны идти все). В походах мы собрали большой краеведческий материал (описание заводов, совхозов, малых рек, рельефа и т. д.). Итоги работы за год подводили на осенней конференции. Издавался приказ по училищу, в котором отмечали преподавателей и учащихся.

Так, в приказе от 19 декабря 1953 года отмечалось, что в походах приняли участие 75 человек, не считая дня открытия летнего сезона (230 человек), 102 человека имеют значок «Турист СССР», оформляются документы еще на 20. Впервые был проведен поход повышенной категории сложности. Объявлены благодарности преподавателям Б. Я. Пугачеву, С. А. Аничкину, Л. Л. Дейнеженко, С. А. Смолину, В. Ф. Копыркину, мне и 26 учащимся.

По каждому походу можно было бы написать книжку. Это были не просто увеселительные прогулки (хотя и это тоже неплохо, отдых), но и проверка физических и духовных возможностей. Были у нас и ночные переходы, запланированные и незапланированные, ночевка на заброшенном кладбище, попадали под дожди, грозу…

Не могу сказать о других преподавателях, но в моей туристской работе было немало ошибок, небрежности, халатности. Я сам-то осознал это только в последние годы, а тогда рассказывал о подобных случаях с гордостью. Но прежде чем рассказать о них, сделаю небольшое предисловие.

Осенью 1965 года я принял очередной класс на базе 8-летней школы. И, как, всегда (это моя традиция, стиль, называйте, как хотите), 2-3 недели выполнял свои обязанности формально (классные часы, политинформации, ничего не рассказывал о будущей жизни, ничего не обещал). И вот однажды придираюсь к какому-нибудь пустяку (специально) и говорю детям примерно следующее:

— Да ну вас, плесенью тут с вами подернешься, мертвечина какая-то, а не жизнь. Боже мой, ведь везло же раньше мне на учеников! Ведь какую они мне жизнь устраивали!

И разворачиваю гармошки-грамоты, полученные прошлыми моими классами. Называю, за что и какие места они завоевывали. Это производило впечатление. Читаю письма выпускников, в которых они вспоминают о нашей жизни, спрашивают, какие теперь у меня ученики. Лучше их? Какое там, отвечаю будто бы. Погибаю, братцы, в болоте, приезжайте, выручайте...

Сидят мои дети, открыв от удивления рты. Многие ведь и не знают, что можно так интересно жить. После этого я опять как бы забываю о них на неделю-две (впереди еще 4 года, успеем). Но теперь уж они ходят за мной, просят интересной жизни. Ну, извольте, говорю, но вот мои такие-то и такие-то условия.

Всю осень, зиму и весну живем под девизом: «Ни одного воскресенья дома!» И мечтаем, как в конце мая заночуем где-нибудь под Соколовским Камнем. А за три дня до долгожданной ночевки трех самых заядлых туристок вдруг посылают в Свердловск на соревнования (они были еще и гимнастками). Девчата в слезы, заупрямились (не поедем!), их припугнули. Вижу, дело плохо. Говорю:

— Езжайте. Судя по графику соревнований, вы вернетесь в воскресенье с пригородным. Мы придем к поезду и уведем вас на Соколовский Камень.         Обрадовались. Поехали. Первый курс в те годы занимался во вторую смену. Значит, в нашем распоряжении воскресенье, ночь и половина понедельника. Доехали мы на поезде до станции Саранинский Завод, дошли до Семи Братьев, облазили все скалы, сварили обед, отдыхаем. Среди прочих игр была традиционная водная чехарда. Один участник становился на крутом берегу, чуть пригнувшись, и все, кто прыгал через него, бултыхались в реку (глубина и дно предварительно проверялись). Ну вот, играем, несколько девчат купаются невдалеке, брызжутся, визжат...

—     Ой, тону! — кричит одна. Не обращаем внимания.

—     Ой, правда, тону!

Ну, погоди, думаю, я тебе всыплю, когда вылезешь, забудешь, как шутить с этим делом. Мимо плыла лодка, девушка ухватилась за нее, и ее отбуксировали к берегу. Когда она выползла на берег, призналась, что и правда тонула. Я и после этого не придал случившемуся особого значения, мало ли тонут понарошке... Ну, а если б утонула? Это сейчас у меня шевелятся волосы, когда вспоминаю, а тогда…

Но это еще не всё. Потом мы прошли по вершине Соколовского Камня, спустились к подножию. Уже темнело. Назначив дежурных, приказав варить ужин, сам с группой добровольцев (5 человек) пошел в Красноуфимск к поезду. Тот немного опоздал. Лежим в привокзальном сквере у старого фонтана, переговариваемся. Цветут яблони. Кто-то прошел мимо раз, другой... Подходит к нам милиционер. Козырнул: кто такие? Вид у нас далеко не городской, в рядом магазины. Объяснились, показалось, что посмотрел он на нас даже с уважением. (Вот это дружба!).

Подошел поезд, девчата выскочили из вагона, обрадовались. Обратно идем в полной темноте. И только когда подходили к Соколовскому Камню, стало светать. Но зато как пели соловьи! И пахло черемухой.

Пришли, и что же я вижу? Все спят вповалку мертвецким сном, никаких дежурных, все разбросано... Вот теперь-то (а не тогда) я понял, что совершил должностное преступление, мог стать уголовным преступником. Я бросил группу подростков (все девушки) ночью. На них могли напасть хулиганы, либо сами могли забраться на Камень и сорваться. Они, оказалось, даже купались без меня. Да кто знает, что еще могло бы случиться, А то бы я сейчас если и писал воспоминания, то не о жизни училища, а о своей собственной «в местах, специально отведенных соответствующими органами», как у нас принято говорить.

Ну, а поскольку все обошлось благополучно, я вспоминаю об этом походе с удовольствием. Ведь те добровольцы, которые ходили со мной к поезду, прошли в день 72 тысячи моих шагов. Это примерно 60 км, И не пищали! Человек должен время от времени проверять, на что он способен, идти на личный рекорд.

Мы и чисто учительским составом бродили в то время немало, правда, все по окрестностям Красноуфимска, в радиусе 20 км. Дольше всех эту традицию «бродяг» поддерживали А. И. Лыткина и В. Г. Подкова. Это были заядлые туристы.

Однажды был объявлен воскресный поход на Семь Братьев. Но к yтpy пошел дождь, никто не собрался, кроме Анны Ивановны и Валентины Григорьевны. Мы втроем под проливным дождем, мокрые до нитки (а был октябрь), прошли весь намеченный маршрут и около полуночи, еле держась на ногах, вернулись в Красноуфимск. 50 тысяч шагов, не считая лазанья по скалам, 40 с лишним километров.

С тех пор, если Анну Ивановну спрашивали, дойдет ля она до Ачита, она интересовалась: «А сколько до него?» И узнав, что 20 км, презрительно пожимала плечами и говорила: «Туда и обратно!». И вспоминала тот наш поход. А было ей тогда за 60, и Валентине Григорьевне близко к этому. Позавидуешь их выносливости в таком возрасте. Теперь, когда люди моложе обвиняют профком в том, что он не организует для них группу здоровья, я это называю иждивенчеством.

А теперь расскажу о последнем походе, было это летом 1975 года. Весь второй курс ушел в недельный инструктивный поход. Я со своей группой шел на Нижнеиргинское. В 18 часов мы вошли в Турыш. За нами сразу увязались подростки на велосипедах и мопедах. Убедившись, что мы свернули от Иргины и остановимся на ночлег, отстали. А когда стемнело, пришли пятеро. Я их прогнал. Через час, когда девчата уже спали, пришли уже 15 человек во главе со взрослым парнем. Окружили лагерь, несмотря на мои предупреждения, начали приближаться. Уже слышу визг в палатках, пацаны залезли в них со стороны леса. Часть ребят уже сидит у костра, А я один (и 20 девчат).

Спас от конфликта случай. Старший из этой оравы вдруг спрашивает, знаю ли я Галю О. Как не знать, моя ученица, заканчивает 4-й курс. Выяснялось, что познакомились они на уборке картошки, парень отслужил в армии, и вот теперь хотят пожениться. Ну, думаю, нет худа без добра, вроде бы родня. Что же, говорю, ваши ребята безобразничают? Он тогда крикнул: «Эй, вы! Сейчас спать отправлю!».

Сколько мы так просидели, не знаю, вдруг слышу недалеко горланят пьяные. Парни вскочили и стали выламывать палки. Ну, говорят, сейчас драка будет. Но никто больше к нам не пришел. Парни ушли под утро, а я сидел у костра и думал, что все могло быть гораздо хуже.

Когда через несколько дней мы вернулись в Красноуфимск, то узнали, что на все группы были нападения. У одних пытались перевернуть лодки, в других стреляли и даже убили собаку и т. д.

Как раз в эти дни в журнале «Человек и закон» был опубликован очерк о том, как преподаватель СПТУ был с учащимися в походе, остановился на ночлег на берегу озера. К ним привязались хулиганы. Защищая своих питомцев, руководитель ударил одного хулигана лопатой и убил. И его затаскали по судам, в училище от него отвернулись, И только после того, как ребята, бывшие с ним в походе, куда-то написали, приехала комиссия и человека оправдали. А судимость все-таки была.

Обсудив все это, мы пошли к директору и сказали, что не будем рисковать жизнью наших учеников и своей. С тех пор туризма в училище нет. Может, кто-нибудь из классных руководителей и ходит с ребятами по воскресеньям в походы, но организованного туризма, традиции уже нет.

Подсобное хозяйство.

Подсобное хозяйство педагогического училища существовало для снабжения студенческой столовой дешевыми продуктами (картофелем, овощами, горохом, крупами, свининой) и дровами, Столовая тогда у нас была не общепитовская, а своя. Абонемент на двухразовое питание учащихся стоил примерно 1 рубль, а стипендия 140 рублей на первом курсе (это в старых деньгах, то есть до реформы 1961 года).

Учащийся покупал месячный абонемент (27—30 рублей) и был спокоен: питание ему обеспечено. Первокурсник, получавший стипендию, мог жить на нее 2-3 месяца. Не будет преувеличением сказать, что сотни наших учеников смогли окончить педучилище только благодаря столовой, а она, в свою очередь, существовала за счет подсобного хозяйства.

Понятно, что из-за низкой стоимости обедов в столовой хозяйство это почти не давало прибыли, а иногда было даже убыточным. Но не прибыль была главной целью.

Преподаватели училищной столовой не пользовались, так как она располагалась не в учебном корпусе, а в общежитии на улице Мизерова (сейчас это дом № 67). Не знаю, продавали ли преподавателям продукты с подсобного хозяйства, но, по-моему, в этом не было необходимости. В начале 50-х годов килограмм хорошей говядины стоил на рынке 10—11 рублей (то есть 1—1,1 рубля на наши деньги). Скажем, я, молодой, без стажа и высшего образования преподаватель, получал 700 рублей в месяц и мог купить на них почти центнер мяса. В магазинах были разные крупы, в том числе гречневая, всевозможные концентраты (каши, суп-пюре гороховый и т. д.).

Нужно хозяйство еще было для обеспечения дровами учебных зданий, базовой школы, трех общежитий, столовой, а также преподавателей и сотрудников. Каждое лето заготовляли по 1500—2000 кубометров дров. Выкупали делянку (15 га), нанимали рабочих, рубили дрова, вывозили их из леса в город, развозили по общежитиям, по квартирам. В хозяйстве было 15—20 лошадей. Они были главной тягловой силой.

И еще одно значение имело наше подсобное хозяйство, неофициальное. Эта его роль нигде не планировалась, не показывалась в отчетах. Я имею в виду трудовое воспитание учащихся, практику по сельскому хозяйству. Официально такую практику они проходили на пришкольном участке.

В подсобном хозяйстве было 120 гектаров земли, с севооборотами, включая и травопольные с разнообразными культурами. Держали 100 свиней (из них 8—10 на откорме при столовой), лошадей. Во всем хозяйстве было всего несколько рабочих, они главным образом ухаживали за скотом, работали на посевных и уборочных машинах. Всю остальную работу летом и осенью выполняли учащиеся.

Возможно, перечень работ теперь покажется смешным, но 40—50 лет назад они выполнялись в любом колхозе или совхозе, а наше подсобное ничем от них не отличалось. За 4 года учебы каждый учащийся вязал снопы за жнейкой, иногда жал серпом, ставил снопы в суслоны, потом вывозил их на ток, молотил (подавал снопы в молотилку), отгребал зерно, веял его на ручной веялке (иногда в ночную смену), кантарил, возил через весы на лошади в склад, время от времени перелопачивал в складе, чтобы не грелось. Собирал скошенный горох, складывал для просушки на «шиши», молотил, возил на склад, ставил свою подпись в акте оприходования урожая. Косил и сгребал сено, подавал его на стога, сажал картофель под конный плуг, пропалывал, окучивал, осенью убирал за конным плугом, а чаще копал лопатой. Работал в саду, где росли земляника и смородина, пас свиней, ремонтировал жилые помещения и скотные дворы. Умел управлять лошадью (а некоторые и запрягать).

В 1959 голу построили зерносушилку, ее надо было круглосуточно топить дровами, перелопачивать зерно. Приходилось дежурить ночью.

Ну и, конечно, столовая была на полном самообеспечении. Девчата сами получали продукты, отчитывались о их расходовании, составляли меню, носили воду из колодца, пилили и кололи дрова, вставали рано-рано, чтобы успеть приготовить завтрак.

Каждый класс за 4 года учебы 1—2 дня в мае проводил на подсобном (работа в саду, посадка картофеля), неделю работал там в июле-августе (сенокос, окучивание картофеля, уборка зерновых), 1-2 дня — в сентябре (уборочная). А один класс работал весь сентябрь, иногда и половину октября. Понятно, что проблема трудового воспитания тогда не стояла, Пройдя за 4 года такую практику, наши выпускники знали всю сельскую работу и не боялись ее.

Не буду касаться экономической стороны, я ее плохо знаю. Об этом лучше мог бы рассказать Леонид Георгиевич Чепелев, который, будучи директором, многое сделал для укрепления подсобного хозяйства, потратил немало сил, чтобы сохранить его. Но все-таки в 1967 году подсобное хозяйство было ликвидировано.

Я расскажу только о том, в чем сам принимал участие, чему был свидетелем — о работе и жизни учащихся на подсобном хозяйстве. Я был связан с ним болee 10 лет. Каждую весну с конца апреля и до 20-х чисел мая субботы и воскресенья проводил там. В августе, после отпуска (если не ходил в noxoд) — тоже. И каждый сентябрь был там с группой на уборочной.

Усадьба подсобного хозяйства находилась в 2 километрах от деревни Савиново, а поля — почти до артинского тракта. Чтобы попасть в хозяйство, надо было проехать 20 км по артинскому тракту, свернуть вправо и уже по нашим полям еще 2 км. Эта полевая дорога была проходимой для автотранспорта только летом в сухую погоду. В ненастье она раскисала, добирались на лошади или пешком.

В 20-х годах это место называлось Миссионерскнй хутор. До революции там готовили миссионеров для приведения иноверцев (главным образом марийцев) в православную веру. Обучали их не только теории, но и ремеслам, сельскому хозяйству.

Жили мы в миссионерском доме. Это было двухэтажное здание с каменным низом. Под общежитие студентов была отведена довольно просторная комната, в которой свободно могли разместиться 30 человек. Сначала спали прямо на полу, на соломе. Потом появились матрацы и подушки (соломой мы их набивали сами, но спали все равно на полу), позже сделали нары. В комнате был очажок для обогрева и сушки одежды.

Внизу под этой комнатой была кухня и столовая, стояла длинные самодельные столы, ничем не покрытые. Их скоблили и мыли добела. На столах всегда цветы, весной подснежники, осенью последние ромашки. Если осень была хорошая, столы выносили во двор и обедали на свежем воздухе.

Остальная часть дома была приспособлена под квартиры заведующего хозяйством и рабочих. Здесь же размещались склады. Электричества не было, и длинные осенние ночи мы коротали с керосиновыми лампами, что, впрочем, придавало вечерам своеобразный уют. В последние годы в Савиново протянули радиолинию.

Дом стоял на берегу пруда: лог был перегорожен земляной плотиной, которая задерживала талые воды. Весной и осенью место было очень красивое. Дом обсажен тополями, кругом черемушник, а осенью все покрылось золотом берез, осин и отражалось в глади пруда. Конечно, в ненастную погоду здесь было уныло и скучно.

Я уже говорил, что каждую весну, как только подсохнет (иногда в конце апреля), на подсобное хозяйство по воскресеньям приезжали на paбoту учащиеся. Не знаю, как другие, а мои всегда ехали с радостью. Это был праздник, которого ждали с нетерпением. Готовиться начинали за 2—3 дня, а в cубботу после уроков садились на бортовую машину и после напутственного слова директора с песнями уезжали. В этот день мы не работали. Это был наш день. Сначала все вместе готовили ужин. Потом начинались игры: «Третий лишний», «Золотые ворота», «Цепи кованы», «Чехарда», в мяч или просто дурачились. Смех, визг, гам! Взрослые люди резвились, как дети. А что? Ведь это тоже нужно. Только где? В училище надо ходить тихо и чинно, в общежитии, не дай бог, кто-нибудь засмеется… То ли дело на подсобном — тут кричи не кричи, никто чужой не услышит, никто не осудит.

Потом традиционный костер на берегу пруда (к тому времени уже темнело), разные разговоры, чай, песни (гитара всегда с собой) У костра еще две традиционные игры. Одну мы называли «Угадай». Кто-нибудь загадывал одного из сидящих у костра, остальные задавали загадавшему вопросы, но так, чтобы он мог ответить «да», «нет» или «приблизительно». Надо было набрать как можно больше признаков, черт характера товарища.

А еще было «чистилище». Каждый по очереди садился в круг, и ему говорили все, что о нем думают. Разрешалось защищаться. Последним в круг садился я. Конечно, узнавал о себе кое-что новое, неожиданное.

Утром начиналась работа в саду. Надо было сгрести прошлогоднюю траву и листья, перекопать междурядья, заложить новые плантации земляники, внести перегной. Работы хватало, к концу дня тело ныло с непривычки, но поздно вечером домой уезжали с песнями.

Когда я получал новый класс (классное руководство), то с 1 сентября увозил его на весь месяц, а то и больше на подсобное хозяйство. В те годы первокурсники на базе 8 классов ездили на уборочную наравне со старшекурсниками. По гектару картофеля на человека — и никакой помощи. Думаю, не надо объяснять, что значит для классного руководителя прожить со своими подопечными месяц, а потом это повторить на 2-м и 3-м курсах. Ни разу мои подопечные не ездили на сельхозработы с другими преподавателями.

…Я брал с собой личные дела и с первого дня обращался к новичкам по имени и фамилии, к огромному их изумлению. Им и невдомек, что перед этим я всякий раз заглядывал в личное дело, а там фотокарточка. Из личных же дел узнавал о склонностях ребят, шло комплектование команд (волейбольных, баскетбольных, легкоатлетических, гимнастических). Брал с собой и оркестровые инструменты. Долгими осенними вечерами при свете керосиновой лампы проходили у нас сначала индивидуальные занятия, а потом оркестровые. Пока другие классы вернутся с сельхозработ, пока оглядятся, войдут в ритм, у нас уже готова простенькая концертная программа. До смотра мы успевали ее «обкатать» где-нибудь на периферии и на смотре выступали почти не волнуясь.

В этот месяц я наблюдал, как формируются группы (это неизбежно), выделяются лидеры. Подбирал кандидатуры в старосты, на комсорга. Устраивал проверку деловых качеств. Вот, скажем, мне не нравятся накрашенные девчата. Нет, на вечере и в меру - пожалуйста, но не на сельхозработах. Я примечал такую красавицу и говорил ей: «Подберите себе rpvnny из 5 человек. Вы старшая». «А какая будет работа?» — спрашивает. «Потом скажу».

Конечно, она подбирает себе подобных. Тогда я говорю: «Отправляйтесь на свинарник, будете штукатурить глиной с навозом». (Это не было наказанием, кому-то все равно надо было выполнять эту работу). Они ухолят, а я исподволь наблюдаю за их работой. К концу дня от маникюра не оставалось и следа. Должен признаться, что часто ошибался — не все раскрашенные на проверку оказывались белоручками. Был случай, из таких я выбрал старосту, и она была мне верной помощницей.

На подсобном учащиеся выполняли самую разнообразную работу, и в этом была своя прелесть. Ведь в совхозе весь месяц от темна до темна одна и та же работа — сбор картофеля за копалкой. Это утомляет и физически, и морально. То ли дело на подсобном: сегодня мы на картошке, завтра вяжем снопы, а может, работаем только до обеда, потому что в ночь идем молотить или веять зерно, надо перед ночной сменой отдохнуть.

По особому графику работали на лошадях (высшее удовольствие, всем хотелось), дежурили на зерносушилке. Если задождит, есть работа на току, на складах.

Не помню, в котором году, в середине сентября задождило надолго. Все работы на току и на складах мы переделали. Ну, отдохнули денек-другой, а потом безделье стало невыносимо, да и питаемся мы за счет подсобного, сплошные убытки. Надо было что-то придумать. Хоть и дожди шли, но было тепло, полезли грибы: грузди, рыжики, волнушки. Решили их заготовлять. Связались с директором, получили «добро».

И вот тридцать девчат, с какой попало посудой, движутся цепью по лесу, а вдоль опушки идет лошадь, на телеге огромный ящик, в который обычно входило 500 кг зерна. Сборщики наполняли свою тару, выходили к телеге, высыпали грибы и опять в лес. Насолили мы тогда три больших бочки грибов, зимой их подавали в столовой к картофельному пюре. Таким образом, убытки от плохой погоды мы покрыли.

Когда выпадала золотая осень, девчатам не хотелось уезжать в город. В сентябре 1957 года вновь цвели земляника, шиповник. Мы шутили, что вот дождемся ягод, попьем чайку с земляникой, тогда можно и уезжать.

Конечно, приезжали на уборку и учителя (по воскресеньям). Один год из-за плохой погоды уборка затянулась до середины октября. На помощь нам приехала бригада учителей во главе с директором. Л. Г. Чепелев сам грузил большие корзины с картошкой в машину. Подсобное хозяйство было нашим общим делом, и каждый вносил в него посильный вклад.

В 1962 году преподавателем основ сельского хозяйства был принят Ф. Д. Салютин, имевший высшее агрономическое образование. Он и возглавил работу учащихся на подсобном, а меня прикрепили к Новому Селу, куда я ездил с ребятами на уборку в течение 8 лет.

В 1967 году подсобное хозяйство было ликвидировано, земли передали совхозу «Манчажский», строения растащили по бревнышку. Теперь там ничего нет. Я вспоминаю о подсобном с большой теплотой. Это моя юность, это начало моей педагогической деятельности, моя лаборатория. Если мои классы оставили мне 100 грамот за первые и вторые места в разных соревнованиях и конкурсах, то есть в этом заслуга и подсобного хозяйства (начиналось-то все там).

Всех любить не умею

Итак, работаю последний, 1985—86 учебный год. Каждый мой урок — последний в жизни, прощание с темой. Чувство такое, будто навсегда покидаю дом, в котором прожил всю жизнь, и было в нем не совсем уютно. Вот оглядываешь в последний раз очередную комнату... щелчок включателя, гаснет табличка с надписью «Польша», комната погружается в темноту, «Япония», «Происхождение жизни», «Генетика человека», «Основы экологии»... Все, конец. Больше сюда никогда не вернусь.

Теперь буду читать только то, что хочется, и запоминать прочитанное вовсе необязательно. В последнее время я был близок к отчаянию. Постоянная каждодневная боязнь потонуть в бурном потоке информации, а с другой стороны, боязнь оказаться на мели, приравняться в знаниях к учебнику. Может быть, научиться математике и научить других труднее, чем биологии или географии, не знаю. Но, думается, на своем уроке преподаватель математики чувствует себя уютней, уверенней. Если ему и зададут вопрос, то, вероятней всего, относиться он будет к тому, что написано на доске, о чем только что говорил преподаватель. Меня же могут спросить о чем угодно: о политике страны, о любом городе, какие деньги там и сколько это в переводе на наши, и многое, многое другое, не предусмотренное программой.

Когда я показываю диафильм или диапозитивы, скажем, о Японии, то должен знать, какой средний рост японцев, почему очень многие из них носят очки, все об иероглифах, кимоно, каковы там скорость поездов, - высота Фудзиямы и на сколько километров вокруг видно с ее вершины, почему эту гору японцы называют Фудзияма-сан. Все о японском искусстве составлять букеты, о высших заведениях, в которых обучают этому искусству, об «языке» цветов. Что и как едят японцы... Обязан знать, хотя все это не входит в программу, но обо всем этом (и многом другом) могут спросить ученики.

Помню, показывал диафильм «Лондон» (положено по программе), на экране крепость Тауэр, текст: «Вот на этом месте в 1649 году королю Карлу Стюарту палач отрубил голову». И вдруг слышу сзади: «А Мария?». Меня бросило в жар. Быть может, девушка и не ко мне обратилась с вопросом, а к себе, но от этого не легче. Вопрос-то задан, а ответа я не знаю. А почему? Нарушил свое непременное правило — обо всем, что говорится или показывается, обязан знать. Должен был разузнать о династии Стюартов все, что можно в наших условиях. Теперь все, что сказано выше, помножьте на 25 государств, предусмотренных программой (а всего в мире их более 200).

На уроках биологии еще хуже. В течение года мне приходилось выступать то в роли философа, то систематика, анатома, эмбриолога, палеонтолога, биогеографа, биохимика. В теме «Происхождение жизни» я опять химик, но еще и астроном, ибо, хочешь не хочешь, а приходится затрагивать проблему существования жизни на других планетах, внеземных цивилизаций, посещения Земли инопланетянами. Надо знать все точки зрения, назвать свою, обосновать ее. Приходится оперировать такими понятиями, как возраст Земли, звезды, световой год, парсеки... Потом я генетик, медик (наследственные болезни, алкоголизм и дети, никотин и дети...), селекционер, эколог.

Эти особенности моих предметов создают ложное представление о том, что преподаватель все знает, обязан знать, к нему можно обратиться с любым вопросом. Не надо думать, что ученики постоянно терзают нас вопросами. Напротив, они задают их значительно реже, чем надо бы. «Почемучек» становится все меньше. Но от этого не легче. Постоянное ожидание вопросов, боязнь, что чего-то не успел прочесть, не знаешь, не заметил или не запомнил, остаются. Это как зубная боль, как боль сердечная, к этому нельзя привыкнуть. Постоянная неудовлетворенность собой, чувство собственной неполноценности (мало знаешь), отрицательные эмоции — это бесследно не прошло. К счастью, все это теперь позади.

Людям в моем положении обязательно задают вопрос: «Если бы все пришлось начинать сначала, выбрали бы вы тот же путь, которым прошли?» Отвечаю: «Нет! Не выбрал бы». Я очень хорошо помню, каким был этот путь, и теперь вижу, каков его конец. После долгих размышлений я пришел к выводу, что всю жизнь занимался не своим делом, преподаватель из меня не получился. Это не кокетство в расчете, что меня начнут уверять в обратном и это будет мне льстить. Для чего и для кого? Да еще теперь? Я себе цену знаю. Причина здесь гораздо серьезней.

Мне надо было выбрать профессию и специальность, не связанные с людьми, чтобы отвечал только за себя. Готов делать много лет подряд одну и ту же работу, быть может, утомительную, однообразную, если знаю, что результаты моей работы люди ждут каждый день. Например, где-нибудь на отдаленной метеостанции, да мало ли работ, не связанных с людьми.

Я не обладаю многими качествами, необходимыми педагогу, и, наоборот, во мне много ненужного. Часто вспыхиваю, как порох, наговорю ученикам всяких резкостей, (может быть, даже грубостей) и, главное, не считаю нужным себя сдерживать. Считаю, наоборот, если кто-то сделал какую-нибудь гадость, я обязан возмутиться в очень резкой форме (лишь бы не оскорбить человека, не унизить его достоинство). Понимаю, это противоречит официальной точке зрения, педагогической этике, но изменить в себе что-либо не считаю нужным.

Как-то в «Литературной газете» поместили статью психолога, в которой давались советы, как научиться владеть собой. Среди них был такой. Нужно мысленно говорить человеку, который сделал тебе гадость: «А я вас все равно люблю», и гнев твой уляжется. Посыпались отклики, благодарности. Одна учительница с умилением рассказала, что теперь, когда она подходит к классной двери, то всегда мысленно произносит: «А я вас все равно люблю (хотя в классе, быть может, стоит гвалт, ходят на головах...). Может быть, это и есть одно из необходимых качеств учителя (всех любить), но я этим качеством не обладаю и не хотел бы.

Вспоминается случай, рассказанный старым учителем. Произошел он в первые послевоенные годы. С электричеством тогда были частые перебои и по утрам тогда занимались с коптилками, в полутьме. Однажды он заходит в класс (зима, первый урок), чувствует, пахнет уборной. Он идет на этот запах и у задней стены обнаруживает кучу. Виновник отыскался через сколько минут. Лоботряс поспорил с друзьями, что навалит в классе, пришел специально раньше всех... Согласно рекомендации психолога учитель должен был улыбнуться и сказать: «А я тебя все равно люблю». Bмecтo этого он взял парня за волосы и ткнул физиономией в дерьмо. Я бы поступил так же. А ведь это подсудное дело.

Конечно, в педучилище проблема дисциплины не стоит так остро, как в школе. У нас учатся взрослые люди, знающие свою цель в жизни. И большинство из них за отношение к учебе заслуживает самого глубокого уважения. И все-таки и у меня бывали ситуации, когда мне хотелось взять кого-нибудь за шиворот, тряхнуть хорошенько, чтобы слетели все украшения (а на иной их навешено на несколько сот рублей). Нет, всех любить я не умею и не хочу.

Из крайности в крайность

Говорят, что педагог должен воевать за своих воспитанников на их территории, то есть не ждать, когда они придут к нам, а идти к ним, завлекать, вести за собой. И это у меня не получалась. У самого множество интересов, проблем, я их на уроках постоянно подбрасывал. Но это все равно, что горстку былинок на тлеющие угли: на несколько секунд вспыхивают огоньки в глазах учеников и тут же гаснут. Вот один из многочисленных примеров.

Много лет я спрашиваю в конце урока: «А как вы думаете, знают на Кубе, что есть на Урале город Красноуфимск?». Ответ чаще всего бывает один — знают. Но почему? Одни говорят, что там, в школах ведь тоже есть уроки географии, они изучают нашу страну. Это обычно вызывает смех. Вот мы уже целый урок говорим о Кубе, а назвали только столицу, на другие города не хватит времени. А ведь Куба по площади меньше нашей Свердловской области. Сколько кубинцам надо отвести времени на изучение географии СССР, чтобы они добрались до Красноуфимска? Называют продукцию нашего ОЭЗ. Верно, ее знают, но очень ограниченное число специалистов. Заминка. Показываю фотографию теплохода «Красноуфимск». Рассказываю, что приписан он к Балтийскому пароходству и более всего делает рейсов на Кубу, в порт Матансас. Моряки нашего теплохода дружат с кубинцами, устраивают совместные вечера, участвуют в уборке сахарного тростника. И в знак признательности нашим морякам, кубинцы одну из новых сахарных плантаций назвали «Красноуфимск» (по-нашему — совхоз «Красноуфимский»).

И, конечно, там есть школа, и на первых уроках учительница объясняет детям, почему их поселок назван таким необычным именем. Поведет их в порт, покажет красавец-теплоход, расскажет, что в Советском Союзе на Урале есть город такой же прекрасный, как этот теплоход...

А потом говорю: «Почему бы вам не написать на Кубу в этот поселок, рассказать о себе, о том, как мы изучаем их страну, что тот красавец теплоход назван в честь нашего города. Глаза учеников вспыхивают, но ненадолго. На этом все кончается. А как поступил бы настоящий педагог? Он поручил бы кому-нибудь написать. Или сказал бы: «Останьтесь, будем писать письму на Кубу», и написали бы. Умение выдавать свои мысли и дела за ребячьи (в отчетах) — тоже одно из качеств педагога.

По той же причине (не умею завлекать, развлекать) у меня никогда не было предметных кружков. На первом занятии я говорил: «Вот наиболее жгучие проблемы, стоящие перед биологией. Выбирайте, называйте свою, идите в библиотеки, составьте список литературы, журнальных, газетных статей, это будет ваша первая исследовательская работа». Дети сразу скисали и со мной оставались 2—3 человека, а это не кружок.

За 35 лет работы встречал много любознательных, увлекающихся учеников, иногда знающих в чем-либо больше меня. Например, среди них были консультанты по башкирской, татарской, марийской топонимике. Они могли сказать: «Ваши предположения неверны, это не марийская конструкция, по-марийски было бы вот так...». До сих пор пользуюсь переводом научной статьи, сделанным Салимовой в 1969 году. Она наткнулась на нее в татарском журнале, принесла, пересказала мне и по моей просьбе сделала перевод, безукоризненный во всех отношениях. Статья называлась «Топонимика и этогенез», речь в ней шла об иранском (как полагают, древнейшем) слое в татарской топонимике.

Сотни контактов с единомышленниками, десятки проблем... Но всегда получалось так, что вокруг меня собирались одновременно 5—6 человек. А для кружка нужно не менее 15, и чтобы был план работы на год, занятия проводились в час, установленный завучем (так легче контролировать), а в конце года отчет. Ничего этого у меня не было, поэтому считался урокодателем. А такому преподавателю — половинная цена (работает-де только за деньги).

Я был связан с народным образованием около 40 лет (если учитывать и учебу в педучилище в 1942—45 гг.). За это время повидал столько новшеств, шараханий из одной крайности в другую, что и описать невозможно. Была школа, раздельная по полу (мужская и женская), с политехническим уклоном и без него.

Выло время, когда учителей ругали за то, что они проверяли домашнее задание (устный опрос), ставили в пример тех, кто скрупулезно подсчитывал, сколько раз за урок ученик, откроет рот, сколько слов произнесет (поурочный балл), затем спохватились, что дети разучились связно излагать свои мысли. Опрос был не только восстановлен. Но и похоже, опять превратился в обязательный элемент урока. А сейчас в связи со школьной реформой при АПН созданы три
института, на которые возложена разработка проблемы введения в учебный процесс компыотеров, начиная с начальной школы. А это значит (признаем мы это или нет), что преподаватель и человеческая речь на уроке отодвигаются на второй план.

Нас заставляли внедрять липецкий метод, казанский, тамбовский... Постоянно менялись программы. Мы жили, как в полосе морского прибоя. Вoт обрушилась на нас очередная волна (новый чужой метод), схлынула. Не успеем опомниться, привыкнуть, как другая волна подхватит, закружит (другое новое), то старое новое никто уж и не вспоминает, более того, за него порой даже ругают. Часто оказывалось, что новое — это старое, когда-то отвергнутое нами.

Все это вызывало неуверенность, жили в постоянном ожидании, какой и чей опыт обрушат на нас завтра. Невозможно было выработать свой стиль, нажить опыт. Зачем, если завтра все это объявят устаревшим? Едва ли не самым тяжким обвинением для учителя было, когда говорили, что он работает по старому.

В молодости я пытался удержаться на какой-нибудь волне, следовать моде, позже ко всем новшествам стал относиться сдержанней. А в последние годы у меня к ним выработалось что-то вроде аллергии.

Эта нервотрепка усилилась еще местной школьной властью. Взять хотя бы поурочные планы. По их написанию судят о степени готовности преподавателя к уроку. Время от времени устраивались «кавалерийские» наскоки на преподавателей – выборочная или поголовная проверка планов на уроках. Принималась даже решения на педсоветах производственных совещаниях («Обязать таких-то или производственную комиссию профкома осуществлять систематическую проверку поурочных планов»). У нас такое решение было принято в начале 1984—85 учебного года. Мне рассказывали выпускники, что в некоторых шкалах заведен порядок, по которому каждый преподаватель каждое утро обязан приходить к завучу и показывать свои планы на день, иначе его не допустят к урокам.

К слову сказать, школьный завуч — явление уникальное, такого, пожалуй, не встретишь больше нигде. В самом деле, разве можно представить, чтобы, скажем, главврач — терапевт по специальности — проверял готовность хирурга к очередной операции, решал, допускать его до нее или нет. Требовал бы план операции, поучал бы хирурга, как ее провести, с какой целью, где, когда и чем резать и т. д. Чушь? А в школе это обычное дело. Завуч, скажем, химик, поучает и физика, и математика, и литератора, и языковеда, и биолога... Поразительно!

Любой учитель с благодарностью встретит проверяющего, но только такого, который может сказать: «У вас сейчас такой же урок в другом классе. Разрешите, я его проведу вместо вас. Ученикам как-нибудь объясним. А потом обсудим». Ни один завуч этого сделать не сможет. А. М. Горький говорил, что надо много знать и уметь, чтобы иметь право осторожно советовать.

В 1984 году «Учительская газета» напечатала несколько статей о том, что поурочные планы - личный материал учителей, а не официальный документ. Хочет учитель — пусть пишет, а считает, что обойдется без плана, тоже неплохо. А написанный план – интимный материал, в который никто вмешиваться не имеет права.

Иногда утром звонили из училища и просили прийти заменить заболевшего преподавателя. В таких случаях мне хотелось поозорничать, сказать: «Хорошо, через четыре часа я приду» - «Как через четыре?! Надо сейчас, ко второму yроку!» — «А я сажусь готовиться, вы ведь хвалите тех, кто подолгу готовится, пишет планы и т. п.» — ответил бы я. Конечно, я этого не говорил, а шел и проводил уроки (как любой другой преподаватель в таком случае). И вот что поразительно. Не помню ни одного раза, чтобы на таком уроке завуч потребовал у меня план, хотя по его логике я пришел на урок неподготовленным.

Меня все время угнетала мысль, что люди других профессий (да и ученики тоже) смотрят, наверное, на нас как на специалистов очень низкого профессионализма. Привозят тяжело больного, врач говорит: «Положите его куда-нибудь, я пошел готовиться к операции». Запирается в кабинете, обкладывается анатомическими атласами, методическими пособиями, пишет план проведения операции. Чушь! Хирург говорит: «Немедленно на стол!» и пошел мыть руки, готовить себя к операции в этом только смысле.

Или: «Товарищи, нужен доктор. Пассажиру во втором вагоне нужна срочная медицинская помощь». И врач, случайный человек в поезде, идет и делает свое дело. Вот это профессионализм. Школьное начальство полагает, что учитель на такое не способен (дать блестящий урок по своему предмету на любую тему, в любом классе без всякой подготовки), более того, считается, что он даже не имеет на это права.

Не по программе

Вот пришла пора подводить итоги, а подсчитывать-то и нечего. Как говорится в песне, «между пальцами года просочились без следа»... Конечно, я причастен к подготовке нескольких тысяч учителей. Пожалуй, в каждом населенном пункте Свердловской области есть наши выпускники. И в каждого что-то мною вложено. А вот пойди, определи, сколько этого моего было, сколько осталось, докажи, что тут есть и мой труд. В этом отношении счастливее нас, например, парикмахеры, портные, сапожники, токари, ювелиры, педагоги-музыканты, спортивные тренеры. Счастливее нас еще и потому, что у них есть ученики в истинном значении этого слова, которым они передали все, что умели сами, которые примут эстафету и понесут ее дальше. У школьного учителя таких учеников нет. В этом смысле жизнь прошла впустую.

Но, может быть, каждодневный труд, результаты каждого трудового дня приносили радость? Нет, и тут чаще всего было чувство неудовлетворенности, можно сказать, постоянно. И главная причина — в невозможности прогнозировать результаты своего труда. Конечно, учитель всегда планирует, что он будет делать на уроке, и что будут делать ученики, и что они должны получить, чему научиться. Должны, по его мнению. А вот получит, получил ли все это каждый ученик, учитель ни до, ни после урока сказать не может. Подчеркиваю — каждый, потому что если хотя бы один из 30 не получит на данном уроке запланированных учителем знаний — это профессиональный брак.

Даже если проверка на следующем уроке покажет неплохие результаты, не значит, что это непременно заслуга преподавателя. Может быть, ученик дома потратил еще столько же времени сам или с помощью кого-то одолел материал. Вот эта неизвестность, невозможность оценить свою работу постоянно не давали покоя.

Мне все время казалось, что мою работу может сделать любой, знающий биологию, географию, скажем, агроном, медик, геолог, а я их работу сделать не смогу. И не потомy, что мои предметы считаются легкими. Разве нельзя вообразить, что вместо преподавателя математики или физики на урок придет инженер, или просто одаренный мальчик из специальной школы, или даже старшеклассник из этой же и объяснит материал не хуже учителя. Они прекрасно знают математику, но они не педагоги по образованию, непрофессионалы, вот в чем заковырка.

В последние годы широко распространилось репетиторство к вступительным экзаменам. Судя по газетам, репетиторы — опять непрофессионалы. Признаем мы это или нет, они выполняют нашу работу.

В воспитании еще хуже. Кино, телевидение, газеты преподносят немало примеров, когда все педагоги, вооруженные своей наукой, не могут справиться с одним лоботрясом. Но приходит Вася (от станка) и лепит из него человека. Вот свежий пример. В конце 1984 года министром просвещения был назначен инженер-нефтяник, доктор технических (а не педагогических!) наук. Разве можно представить, чтобы инженера-нефтяника назначили хотя бы главврачом, не говоря уж о министре здравоохранения? Или педагог по образованию и по профессии — ректор нефтяного института? А в сфере народного образования это, оказывается, можно. Не говорит ли все это о низком нашем профессиональном уровне?

Но неужели, спросите вы, за 35 лет работы не было ни минуты радости, не было света белого в окошке? Были, конечно. Это все то, о чем я уже рассказал в предыдущих номерах газеты. Но все это не входило в мои прямые обязанности как классного руководителя, и не по этому судили о моей работе.

При проверке спрашивали, прежде всего, планы, отчеты, дневники, протоколы собрания, характеристики учащихся и т. п. Строго спрашивали, почему в плане нет такого-то пункта, мероприятия (как будто кто-то лучше классного руководителя знает, что ему делать, а что нет). И никому дела нет до того, что я многие из этих вопросов решил во время туристских переходов, у костра, и нет надобности в собрании, диспуте и т. д.

И на уроках приходилось видеть широко открытые глаза, огромный интерес, но это тогда, когда я «грешил» против программы, нарушал ее. В последней и предпоследней программе по обшей биологии почти совершенно выброшен «человек», хотя тема «Происхождение человека» осталась. А между тем все, что касается человека, вызывает огромный интерес у учащихся. Обычно я приходил на урок и говорил: «Тема «Индивидуальное (зародышевое) развитие организма». Вам предлагается два варианта урока. Или мы будем рассматривать все на лягушке, как это требуют программа и учебник, либо, учитывая возрастные особенности учащихся, рассмотрим этот вопрос на человеке. Я расскажу вам, как развиваются человеческий зародыш и плод от зачатия до выхода на свет по дням, неделям, месяцам.

Не помню случая, чтобы хоть раз был выбран первый вариант. В классе ведь сидят будущие матери, а некоторые вот-вот ими станут. У меня есть машинописный текст, о чем рассказываю на этом уроке. Он зачитан до дыр, его берут, читают, делают выписки. И потом: где, кто, когда кроме меня расскажет о вреде алкоголя и никотина, о «пьяном» зачатии и т. п. Опять после уроков приглашать врача? Зачем, если есть возможность сделать это на уроке? Программу мы выполнили (хотя и отошли от нее), все стадии развития рассмотрели, все термины употребили и записали...

Из темы «Генетика» человека выбросили, а на «Селекцию животных и растений» отводится 6 часов (20 страниц учебника), добавим сюда «Искусственный отбор» (2 часа, тоже ведь селекция). А для человека времени не осталось, для учащихся педучилища! С кем они будут работать, с поросятами, быками? Поэтому я ограничивался показом двух диафильмов или кинофильмов о селекции животных и растений, а все время тратил на генетику человека. Ею мы занимались до тех пор, пока у учеников были вопросы, и я на них мог ответить.

По признанию учеников, это самый интересный и нужный раздел всего куpca общей биологии. У меня хранится книга с дарственной надписью «...за уроки генетики с учетом возрастных особенностей учащихся». И я об этом еще знаю по частушкам, которые мне дарили ученики на прощальном уроке. Сотни куплетов о наших уроках и больше всего о генетике. Вот некоторые:

Как мы клетку изучили,
Стало вдруг не по себе -
Оказалось, мы родные
Всем животным на земле.

Хромосомы все по парам,
Их у нас по 23,
У кого их будет больше,
То хорошего не жди.

Кудри вьются, кудри вьются,
Кудри вьются без конца,
Доминантный признак сыну
Передался от отца.

Доминантные и кудри,
И огромные глаза.
И мохнатые ресницы,
И не рыжи волоса.

И теперь мы знаем твердо —
Выходить за рыжих можно,
Дети будут все в меня,
Рецессивная не я.

Говорят, что счастье — это когда утром хочется бежать на работу, а вечером домой. Мне часто хотелось бежать на свои уроки для того, чтобы нарушать программу. Как мне все это удавалось, как сходило с рук, куда смотрело руководство? Не знаю, для меня самого это загадка. Возможно, дело тут в том, что я был все-таки на особом положении. За 35 лет работы в училище пережил 5 директоров, 10 завучей, многие из которых выросли из рядовых учителей у меня на глазах. А последние завучи все были нашими выпускниками, окончили училище уже при мне.

Возможно, начальство просто не хотело со мной связываться («Недолго ему уж осталось работать, не стоит портить себе нервы»). Как бы то ни было, я благодарен им за то, что не лишили меня единственной радости — проводить уроки так, как мне хочется. Однако эта радость была и причиной постоянных тревог, терзаний. Поясню почему.

Возьмем двух человек одинаковой степени одаренности, актера и учителя (понимаю, что так не бывает, два одинаковых человека, но предположим). Об актере говорят, что зал на его спектаклях бывает всегда полон, что актер может заставить зрителей смеяться и плакать, зрители долго не отпускали любимого артиста, было много цветов и так далее.

Учитель (например, изящной словесности или истории) тоже может заставить учеников смеяться или плакать, и если бы разрешить свободное посещение уроков, то и у него класс был бы переполнен (а его коллега, возможно, проводил бы уроки в полупустом классе), и аплодисменты были бы, и цветы, а старшеклассники носили бы любимую учительницу на руках (как когда-то носили любимых актрис).

На этом сходство учителя и актера кончается, дальше наступают различия. Зрители пришли на встречу с любимым артистом, а им говорят: «До начала представления проверим, как вы усвоили содержание прошлого спектакля Зритель с 9 ряда, 20 места, пожалуйте на сцену. А сейчас напишем маленькое сочинение на тему…». И по результатам проверки судили бы о работе артиста, о его одаренности. К счастью, так не бывает, и артист от этих тревог избавлен.

А когда я вечером еще раз «прокручиваю» уроки прошедшего дня, вспоминаю широко открытые глаза, заинтересованные лица, улыбки и еще много доказательств (известных каждому учителю), говорящих о том, что урок прошел хорошо, то чувство удовлетворения, радости никогда не охватывает меня полностью. Наоборот, постоянно гложет мысль: «А не был ли я на сегодняшних уроках в большей степени артистом, нежели педагогом? Что показала бы поголовная проверка в конце урока? Что покажет следующий урок?». Это каждодневное самоедство не прошло бесследно.

Жизнь не потеряла смысла

Я знаю немало людей, которые, выйдя на пенсию, раскисали, плакали и даже заболевали. «Ах, я всю жизнь работал, был нужен людям. А теперь вот...». Думаю, такие люди, во-первых, не совсем искренни, а во-вторых, не были вполне счастливы и до этого, ибо кроме работы их, вероятно, ничто не интересовало, и вот теперь жизнь потеряла для них интерес.

Но, во-первых, разве перед ними закрыли двери родного предприятия, учреждения? Разве их туда не пускают? Если ты, скажем, токарь, для тебя всегда найдется станок, простаивающий по какой-то причине. Выточи, сколько можешь, деталей (низкий тебе за это поклон), передай свой опыт молодым, обучи новичков. Уверен, если через год мне захочется прийти на педсовет, на политучебу, производственное совещание, в общежитие, провести беседу, организовать кружок и т. п., тo никто меня не прогонит. Зачем хныкать, что тебя забыли пригласить на торжественное заседание. Позвони, спроси «Когда у вас торжественное?». Пойди, но не как почетный гость, а как равноправный член коллектива. Думается, многие пенсионеры вот такими капризами сами отдаляют себя от коллектива.

И, во-вторых, разве тебе никогда не хотелось перечитать еще раз все книги своего детства, юности, посмотреть, чем они тебя тогда пленили? Перечитать классиков, следить за толстыми журналами, бывать каждый день в лесу, на реке, заниматься своим любимый делом, своим здоровьем. Разве плохо, если время, которое ты раньше тратил на работу, теперь будешь тратить на себя?

А внуки! Дай им то, что не смог дать детям (некогда было). Вот твоя новая роль в обществе. Зачем же хныкать. Если кто-нибудь скажет, что он и раньше успевал заниматься всем этим и сыт уж по горло, не поверю. Не скажу о других профессиях, не знаю, но учительская работа не оставляет (или почти не оставляет) для этого времени.

Начинается новый этап, без которого жизнь была бы неполной.

 

         ОТ РЕДАКЦИИ. Заканчивая серию публикаций Л. С. Зеленцова, остается пояснить, что писал он свою книгу воспоминаний 7-8 лет назад. Поэтому, возможно, что сегодня какие-то его размышления, выводы покажутся неверными пли спорными. Ведь вполне может быть, что некоторые описанные им традиции в педагогическом училище возродились или на смену им пришли новые, более интересные. Поэтому редакция готова предоставить место на газетных страницах тем, кто работает в педучилище сегодня. Поделитесь, чем живет сегодня коллектив учащихся и преподавателей, какие дела и традиции ценит. А может, в других учебных заведениях, в школах есть интересный опыт, находки? Опишите их, вышлите в редакцию.

Зеленцов Л.С. Записки педагога: Воспоминания о работе в Красноуфимском педучилище // Вперед. - Красноуфимск, 1991. - 10 апр., 12 апр., 13 апр., 16 апр., 17 апр., 19 апр., 20 апр., 23 апр., 24 апр., 26 апр.

• Назад