Людей, изучающих творчество Пушкина, зовут пушкинистами. Стало быть, тех, кто посвятил труды свои Д.Н. Мамину-Сибиряку, можно назвать мамистами. Название не больно звучное, но что сделаешь — другого нет.

Их было и есть немало в России. Из уральских мамистов старшего поколения к ним нужно отнести писателя В.А. Старикова и учёного-филолога И.А. Дергачёва. Но первыми мамистами на Урале были не они.

Тот, первый, напишет в своих воспоминаниях, что дедушка его — простой русский провинциальный священник по родовой фамилии Мельчаков, а бабушка и вовсе неграмотная коми-пермячка. Но в духовной семинарии среди выпускников с не очень значительной фамилией было принято брать новую фамилию, поближе к Богу, к будущей службе: Благосклоновы, Добролюбовы, Воскресенские. “Мой дед принял фамилию Боголюбов. От неё и мы пошли, по идее — “любящие Бога”...

Так моим (нашим) университетским учителем стал внук первого Боголюбова — Константин Васильевич Боголюбов, который в этом году отметил бы свой юбилей: 110 лет со дня рождения.

1. ПОПОВИЧ-ГИМНАЗИСТ — КРАСНОАРМЕЕЦ

Детство и отрочество у него, как и у Мамина-Сибиряка, прошли в тех же благословенных лесах и зелёных горах Урала, только бурсы жестокой, в отличие от Мити Мамина, Костя Боголюбов не знал — сразу поступил в классическую гимназию. Но всё равно писать о Дмитрии Наркисовиче ему было сподручнее. Жизненно ближе.

Рождённый в Александровском заводе Красноуфимского уезда в семье, как сказано, потомственных священников (именно из таких семейств вышло большинство наших писателей-разночинцев, святых и отчаянных народных заступников), юные годы свои провёл он в ещё более глухом и старинном, чем маминский Висимо-Шайтанск, селе Вильгорт Чердынского уезда, часто в обществе политссыльных. Это памятливо и ярко опишет К.В. Боголюбов в своих воспоминаниях и книжке о детстве “На заре то было на утренней”. В 11 лет, в августе 1908 года, он уедет в губернскую столицу Пермь и поступит в гимназию, где бедный попович из глухомани пойдёт вплоть до её окончания в числе лучших учеников.

Серые холодные облака, торопясь и меняя очертания, плыли-бежали на юг. Их подхлестывал сильный ветер, стремительно срывавшийся с угрюмого Полюда, в ясную погоду легко различимого в волнообразной горной гряде. Вслед за облаками сиротливо тянулись косяки журавлей. Журавли жалобно курлыкали, будто жалуясь, что обгоняет их ветер.

Маленький мальчик, зябко поеживаясь, стоял на улице большого северного села Вильгорт, глядел на небо, на журавлей, на серые, как облака, деревянные дома, что вытянулись длинной улицей, упиравшейся в лес. Может, именно в то осеннее утро незаметно вошло в него желание понять движение: согласить кондовую неподвижность домов, казалось, с самой землей появившихся на свет божий,— с озабоченным и неуемным бегом облаков, со стаями птиц, улетающих вдаль.

Шел первый год нового столетия. Сын местного священника, четырехлетний Костя Боголюбов, недавно приехал на север. Все было ново, все влекло к себе, вызывало настойчивый интерес.

Места, где прошли его школьные годы, были полны стародавней старины. Здесь еще сохранилась степенная северная речь с горластым новгородским «о», принесенная ушкуйниками, которые «бегали» когда-то от стен кремля на Волхове до Камня, как именовали тогда Урал. Жили здесь легенды, предания, свадебные песни, сохранившие печать давно ушедшего времени, но за душу хватавшие и сейчас, полные неизъяснимой красоты. В пословицах цвела накопленная народом вековая мудрость. Здесь не бросались словами на ветер, ценя их внутреннее содержание.

В народной памяти хранились рассказы о набегах ногайцев, вогульского князя Асыка, тюменского Кулук-Салтана, чье «злохитрое коварство» приносило много бед «голутвенным людишкам», бежавшим на Урал от смут, бед и разорений Московского государства. Жили предания о том, как был сослан Борисом Годуновым в Ныроб Михаил Романов, попавший в опалу, а в церкви хранились кандалы, которыми был он «отягчен» в «узилище».

О Руси, уходящей в историю, говорили потемневшие от времени деревянные церкви в округе, величественные, узорочьем изукрашенные храмы Чердыни. Врастали в. землю дома, построенные еще при московских воеводах. Кичливо возвышались городские каменные палаты, а в окрестных селах стояли столь же древние, сложенные изтолстых и прямых, как струна, лиственниц, крепкие избы с высокими коньками, причудливой резьбой.

По-старому, ушкуйному, грабили север чердынские купцы, и были они сами словно частью старинной истории.

Историей был пропитан воздух чердынского края, ставшего настоящей родиной Константина Васильевича Боголюбова, хотя и родился он в селе Александровском возле Красноуфимска. Это было 23 августа 1897 года.

Десять лет назад два автора — В. Кускови Б. Коган, надо полагать, не сговариваясь,— свои статьи о К. В. Боголюбове назвали совершенно одинаково: «Писатель, критик, педагог». И очень точно определили главное в творческом лице этого своеобычного литератора.

Как и отчего оно сложилось? Конечно, тут сказались индивидуальные особенности дарования, но прежде всего — эпоха. Это она лепила, если хотите — выковывала творческую судьбу Константина Васильевича Боголюбова. Приметный и примечательный факт: 70-летие писателя совпадает с 50-летием Советской власти. Великую Октябрьскую революцию К. В. Боголюбов встретил уже двадцатилетним интеллигентным юношей. Отдав свой разум и сердце новому обществу, он слился с ним, и это определило его творческий путь.

1.

Обстановка в Свердловском коммунистическом институте журналистики была сравнительно вольной. Мы частенько увиливали от тех лекций, которые казались нам скучными или малосодержательными; можно было отсидеться в комнате институтской многотиражки, в комсомольском комитете или в свободной аудитории и развлечься книгой или обычным студенческим трепом. Но на лекциях по литературе XIXвека зал всегда был полон. Читал их Константин Васильевич Боголюбов.

Прошло уже почти тридцать лет, у меня не сохранилось никаких записей, а я помню содержание его лекций, точнее — картин, изображенных в лекциях. Это были именно картины: лектор мыслил образами, и, приобретая эмоциональную окраску, понятия становились доступнее, ярче и определеннее. Все тянулись к этим лекциям, но полностью поняли причины их художнического обаяния, наверное, только в те дни, когда наш преподаватель, смущенный и довольный, дарил студентам авторские экземпляры своей первой книги «Певец Урала». Это было в 1939 году.

Впрочем, ни он на себя, ни окружающие на него тогда, как мне помнится, еще не смотрели как на писателя. Для нас он был только преподаватель — хороший, талантливый преподаватель, пишущий к тому же научные работы и критические статьи. И еще — мятущийся, ищущий: ему вдруг надоедало читать курс XIXвека, он брался за лекции по современной литературе, приедалось то — брался за что-то третье.

Сейчас-то я понимаю, отчего и как это происходило.

С самого начала в нем уживались и писатель, и педагог, и учитель. Но это «самое начало» тоже пришло не сразу.

Он родился 23 августа 1897 года в селе Александровском, Красноуфимского уезда, Пермской губернии. Вскоре его отца, священника, перевели на север губернии, в село Вильгорт, что за Чердынью, на реке Колве. Там и прошло детство. А юность шагнула из-под родительского крова: Константин Боголюбов уехал в Пермь, окончил там гимназию и поступил в только что открывшийся университет, решив стать учителем-словесником. В ту пору забрезжило и желание попробовать силу своего пера: на страницах «Пермских губернских ведомостей» появились первые стихотворные опыты К. Боголюбова. Но все было еще туманно, и свободное от университетских занятий время юноша отдавал не столько бумаге, сколько книгам и театру.

Известный уральский писатель Константин Васильевич Боголюбов родился в селе Александровском, расположенном в 10 километрах от Красноуфимска. За плечами автора исторических повестей «Связанные крылья», «Зарницы», «Атаман Золотой», «Грозный год» и других — большой и сложный жизненный, путь. Сын священника, призванный в армию со студенческой скамьи, двадцатилетним солдатом учебного батальона встретил он Великую Октябрьскую социалистическую революцию и, подобно многим людям своего круга и воспитания, вышедшим в жизнь с грузом мелкобуржуазных иллюзий, не сразу осознал все великое значение этого события для судеб страны и народа.

Долгими и мучительными были поиски верной дороги. В начале 1919 года, когда Боголюбов учительствовал в глухой коми-пермяцкой деревушке, его насильственно мобилизовали в колчаковскую армию. Бесславный путь отступления белых стал для будущего писателя путем окончательного прозрения. Поняв, на чьей стороне правда, он переходит на сторону большевиков.

Совсем другим человеком вернулся Боголюбов в 1925 году на Урал после пяти лет службы в Красной Армии. В Свердловске он делает первые шаги на литературном поприще сначала как критик, потом как прозаик. Обо всем этом — о детстве и юности, о трудном и сложном своем пути к новой советской правде, о литературной жизни Урала двадцатых и тридцатых годов — рассказал К. Боголюбов в последней своей книжке воспоминаний «Годы и встречи». Вот отрывок из нее:

«По-настоящему главой нашей семьи была бабушка Анна Петровна, мать моей матери, она вела все хозяйство и следила за порядком в доме. И не было у меня человека родней и ближе, чем она. Бабушка меня тоже любила больше других внучат. У ней у самой был первенец сын, умерший десяти лет отроду от черной оспы. Потом она родила трех дочерей, но до конца дней со слезами вспоминала первенца. Видимо, любила меня бабушка за то, что я напоминал ей единственного сына. Мы с бабушкой живем в нижнем этаже — в кухне и горнице. Родители с младшими сестрами — в верхнем.

...Пламенеет закат. Красная колокольня горит, как факел. Только два могучих кедра в церковной ограде недвижно темнеют и думают свою столетнюю думу. Сижу на крылечке, читаю «Айвенго» Вальтера Скотта и брожу с вольными стрелками Робин Гуда по Шервудскому лесу.