Глаза мудреца
Сказ-пересказ
...Нет, не приутихнет моя память! Все ярко, так явственно, И языку не дам вымолвить такое ребристое слово — давно. Недавно пусть. Так-то еще теплее.
Мы ждали Павла Петровича к себе. После выдвижения его кандидатом в депутаты Всесоюзного советского парламента и его согласия баллотироваться наступила пора сердечных встреч.
Наконец, пришла и наша — в два часа пополудни встреча. Достославные минуты.
С утра наши прилежные конюхи с придиркой почистили вороных, поднадраили толченым кирпичом наборную сбрую. Ленточки — в гривы. Кучера при кушаках, непременно яркого гаруса.
Готов в дорогу поезд... Да обязательно дело еще вот какое, чтобы теперешние поколения непременно знали: в те поры колхозы довольствовались исключительно гужом. Безусловно, ни грузовиков, ни тем более шустрых легковушек — ничего такого не было.
Были кони, шустрые, лихие.
Hу вот готов в дорогу наш видный поезд. Последние напутствия кучерам:
— Вы там... бережнее.
А те одно свое:
—Утят нырять не учат.
Не пошли слова наши в добрый прок. Ведь говорили же толком кучерам: не выделывайтесь. Так нет же: вытряхнули ведь дорогого гостя из кошевы где-то на бойком снежном раскате. Стыдобушка. Ну, взыск будет!
А он, сказывают, ничего. Улыбается да приговаривает:
— Лихо. Емко. Артуть-кони!
Вскорости до нас дошло: у подгорновцев и манчажцев, у заносливых ачитских поезжан да, кажись, не лучше и у артян — нигде, оказывается, не o6oшлось без того, чтобы Павла Петровича из кошевы в сугроб не вытряхнули. Чисто притча... Hу притча же. И все же есть в ней что-то разгуляй-молодецкое, что-то чисто русское, непременно удалое и наотлет веселое. И без этого мне Бажова невозможно себе представить... Артуть-кони! Здорово!
И вот — бубенцы. Едут!
«Заря» налицо всем составом — от старого до малого, грудом!
Встреча была в школе. В ту пору клуб еще не был построен. Ну, конечно, домотканая ковер-дорожка под ноги народному кандидату. Хлеб-соль, поклоны… И тут вот какая деталь. Накануне на заседании правления вынесено было постановление: каравай испечь колхозным пекаркам. Конечно, они отнеслись с честью.
Когда же был принят дорогой гость, встречать его с поклоном с хлебом-солью вышло несколько! Оказывается, активной души колхозницы напекли самолично домашних подовых караваев. И — на рушники!
Собрание открыл доверенное лицо, Иван Андриянович Долгодворов, ученый агроном, прославленный тимирязевец. Пока он выступал, Павел Петрович (мы сидели рядом в президиуме) шепнул мне: «Давненько не видались — свиделись. Какое сличье!». То есть удивительный случай, значит. И теплую руку свою на мою кладет. Но прежде чем шепнуть, он так посмотрел не меня, что я подумал: «Вот это пригляд! Ну, пригляд...».
По правде сказать, я спервоначалу чувствовал себя стеснительно, скованно — все же с необычным человеком и — рядом. Хотя мы раньше встречались... Было это в двадцать восьмом году. Областное земельное управление и уральская «Крестьянская газета», в которой тогда Бажов работал, организовали для группы земельных кооперативов экскурсию в волоколамские ТОЗы смотреть «Данию под Москвой». Мне довелось. Как возвратились, Бажов спрашивает о впечатлениях. А те, тозовские мужички, по 5-6 коров держали. Я и ответь: «Да это обыкновенные кулаки! У них свежему человеку и дышать нечем... Надо строить большевистские колхозы! Помнится, Бажов горячо поддержал меня. Каких-то несколько очень нужных слов сказал. Хоть к стене припри — не помню дословно, а поговорочку очень явственно помню: «Один горюет, а семеро в артели воюют». Чисто про нашу «Зарю» сказано... Не мог же я теперь набиваться ему в знакомцы. Но он напомнил. Я закивал ему.
Между тем собрание разгоралось, как добрый артельный костерок. Начались выступления, И вот собраньице наше двинулось вовсе не по заранее продуманному руслу-сценарию.
Вот говорит общая наша любимица, Наташа Константинова, совсем юная, из молодых, да ранняя — звеньевая комсомольско-молодежного звена высокого урожая. Называет Павла Петровича и дорогим и милым. И если бы это было принято, самодорогую ленту из косы своей выдернула и на грудь его приколола бантом. И каждое ее слово к нему от сердца.
Она говорит ему... что в тягчайшие годы минувшей войны ваши, Павел Петрович, замечательные сказы воодушевляли нас — маломень—трудиться и трудиться… В этом году звено вырастило картофеля по четыреста центнеров с гектара. Нам помогало все: и упорный труд, и применение передовой агротехники, и ваше доброе слово. Спасибо вам за то, что прививаете нам привычку-живинку в своем деле найти да то, как его лучше выполнить… И мы, вся молодежь, благодарны вам за сказы-советы, за то, что посетили наш колхоз, за то, что дали согласие у нас баллотироваться. И как наступит радостный день выборов, мы все единодушно отдадим за вас наши молодые голоса...
И тут она как подойдет, нет — подбежит к нему и обе руки ему как протянет, то все мы разом и встали…
Наташу сменил на трибуне колхозный врач, непременный наш агитатор-международник Абрам Иванович Раскин, который очень образно сказал о Бажове:
— Богат и славен Урал. Есть здесь золото — в россыпях и самородках. Таким самородком является и наш кандидат.
А потом попросила слово женщина. Жаль, не помню ее фамилии. Она была из нашего поселка, из эвакуированных.
Она вот как себя рекомендовала: «Я, товарищ Бажов, выступаю доверенным лицом от… нашей семьи...»
Как мы узнали, семья-то у нее была большая. Теперь женщина осталась одна. Мужа и старших сыновей-воинов взяла к себе и обратно не возвратила Великая Отечественная война. А младших дочек ее и стариков-родителей фашист бомбами засыпал. Совсем короткое выступление было у этой женщины и наказ один: всеми силами крепить на земле мир!
И тут разом поднялся весь наш колхоз: «Мир, мир, мир!». Потом получил слово я, то есть председатель правления колхоза «Заря» Александр Порфирьевич Тернов. Была ли у меня заранее подбита речь? Честно, да. О чем я намеревался? Ну, конечно же, наперво обязан выложить самоважное о нашей экономике, А дальше уж нажму на сказы. По газетам за ними следил.
И вот начал. Что, мол, пришли мы сюда с голыми руками на шестом году Советской власти. Артельно и честно трудились и создали колхоз-миллионер. Земли у нас семь 'тысяч гектаров. Всемерно помогали фронту. Для вывозки нашей продукции понадобилось свыше пяти железнодорожных эшелонов... По сравнению с довоенным временем колхоз сдал государству продуктов питания в семь раз больше, овощей — в 25 раз, картофеля — в 26. На ряде участков он дал урожай с гектара до пятисот центнеров… И тут Павел Петрович очень деликатно прервал меня;
— Вы славите картофель. А чем объяснить?
Павел Петрович обладая довольно приятным голосом. Был он, верно, не из громких, но внятный. Тон располагающий, очень! И вот — глаза. В это время он смотрел только на меня, во всяком случае мне так показалось... Людская зоркость: глаза умеют говорить, глаза умеют слушать. У него ко всему тому — глаза умели звать.
Отвечаю с ходу:
— Так ведь я живого Лорха видел!
— Это очень интересно, а когда?
— Осенью девятьсот тридцать восьмого года в Москве у него был.
— А зачем?
Тут я еще не сообразил, что Павел Петрович разлучил меня с моим неписаным конспектом… Гость настаивал, и я рассказал, как протискался к профессору Александру Георгиевичу на прием, как выпросил два кило картофеля собственного его сорта «лорх». И понесло-о меня!.. И как эти два кило в пазухе домой привез (на дворе-то стоял ноябрь — морозы). И как с нашими людьми весной выращивали-размножали. Потом полез объяснять наш «картофелеводческий декрет»…
А Бажов:
— Та-ак, смекаю. Очень важно. Это все теперь мне будет вполне надо. Дальше!
Дальше, так дальше. Выложился я и спохватился. Спустил, устукал свои ораторские минуты на агротехнику. В бажовские-то сказы ломиться у меня времени уже нету. Ругаю себя: вот разиня. Ну, колхозник и есть колхозник! Да ведь вот еще что: под видом наказа кандидату можно и того — просьбу. Ну какой председатель устоит перед соблазном: что-нибудь для колхоза не выпросить?! Вот беспелюха-а.
А Бажов:
— Как хорошо, как «ажио. Шибко. Сильно!
И, по всем видам, теперь сам выступать собирается.
Так и вышло: я еще не сел, а он встал. И колхозный люд поднялся стоя своего избранника поприветствовать.
Вначале Павел Петрович поблагодарил нес. И так у него вышло душевно, всевежливо, а потом полились такие слова.
— Я взволнован. Обо мне так много говорили хорошего. Как всякий советский человек, я всегда чувствовал себя слугой народа. И откровенно скажу, смутился, когда узнал, что меня выдвигают кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Ведь моя профессия — сказочник. И зачем, думаю, понадобились сказочники в советском парламенте?
— Тут мне помог мой сказ о Васиной горе. Одно время на горе у проезжих ворот сидел хромой старик. Сторожил, стадо пас. Но так как он не мог бегать, то ему помогали мальчишки лет семи-восьми. Вот сидят эти мальчишки и наблюдают за прохожими. А каждый путник, как взойдет на эту длинную и высокую гору, на самый гребешок, то обязательно назад оглянется, А после того иной пойдет твердым шагом, а иной еле-еле ноги несет. Пастушата и спрашивают у хромого старика: «Почему одни люди радостно спускаются с горы, а другие наоборот?». Старик им отвечает: «Спросите сами у прохожих». Вот мальчишки и давай спрашивать. Одни им отвечают так: «Экую гору одолел! Вот и радостно. Дальше-то легче». Другие говорят: «Прошел гору, в дальше, что будет»...
А дальше так, дорогие товарищи, друзья мои верные. Дальше мы должны идти уверенно, вперед, все выше и выше. И чем дальше мы идем, тем становимся сильнее. И все наши усилия идут на народную пользу.
Вы меня в Верховный Совет СССР выдвинули, и я должен приложить все усилия и оправдать ваше доверие, да так оправдать, чтобы вы же и сказали, что мной довольны...
Памятное собрание – ей богу! — было.
Наказ кандидату дали один и самоглавный, что всем надобен: крепить и крепить мир!
И вот в этом самом высоком месте нашего собрания глубоко, секретно про се6я я очень был рад-радехонек, доволен. И вот чем. Как хорошо, что ни с какой просьбой к кандидату не сунулся. Колхоз-то ведь миллионер! Ведь в войну заринцы из личных сбережений и средств колхоза 250 тысяч рублей на постройку двух боевых самолетов внесли. Благодарственную телеграмму о заботе о Вооруженных Силах от самого Верховного... товарища Сталина получили. Как бы я тут оскорбил-унизил своих коллег-колхозников, колхозниц, ценнейших людей, и сам до красноты лица сконфузился бы со своей просительно-потребительской челобитной.
Собрание наше получилось в самом высоком политическом смысле: кандидату — наказ, и тут же на себя приняли торжественное обязательство — всемерно и дружно поддерживать товарища Бажова в его государственных делах. А поддерживать так: yсepдным трудом всей колхозной массы в целом и работой каждого колхозника, кто на каком месте. И в дальнейшем, в последующие поздние годы повелось у нас, крепко привилось: деловой союз-содружество депутата и избирателей. Ему — наказ, на себя — обязательство.
Вот такая душевная основа, взаимность. Для характеристики тут бажовское слово подходит — взамок. Работа взамок.
Будучи в депутатском звании, товарищ Бажов к нам наезживал.
Мне довелось глядеть-видывать его множество раз.
Как гостя — это когда в нашем колхозе за многолюдным застольем сиживал.
И как хозяина — это в пору, когда мне в городском его доме чаевать-заночевать случалось.
Или вот как депутат - истовый, всеобяэательный служитель народу своему. Даже как писателя, творца-сказочника, и то видывал. И как локотки-коленки его над бумагой устают, видывал.
Одним словом, в разных положениях. Да еще вот глаза его помню — радостные, необъятной доброты и неизмеримой любознательности, пронзительные глаза мудреца-странника, искателя.
Записал Н. И. ЗАХАРОВ, лауреат премии имени П. П. БАЖОВА. Ачит — Заря, Свердловской области.
// Вперед. – 1979. – 27 янв. – С. 4
