(Из воспоминаний НЯШИНА Дмитрия Степановича (на снимке) - комиссара народного образования и печати в Красноуфимске в первые месяцы советской власти, редактора газеты «Известия»)

Воспоминания Дмитрия Степановича Няшина, избранного в первые месяцы советской власти комиссаром народного образования и печати в Красноуфимске, хранятся в архиве Красноуфимского краеведческого музея в фонде №2 дел постоянного хранения «Коллекции документов по истории установления советской власти и гражданской войны». Воспоминания машинописные. К сожалению, даты жизни Д. С. Няшина мне установить не удалось. Но уже из первых строк его воспоминаний ясно, что он родился в конце XIX века, так как в 1917 году был учащимся старших классов Красноуфимского промышленного училища. Воспоминания написаны, вероятно, в 60-е годы XX века, к 50-летию советской власти, когда жил он далеко от Красноуфимска, поэтому он называет это учебное заведение «красноуфимским сельскохозяйственным училищем» - именно так оно будет именоваться в первые десятилетия советской власти. Был он неместный. Активной деятельностью по установлению советской власти он был занят в Красноуфимске до июня 1918 года.

На мой взгляд, это одно из ярких воспоминаний о том, как развивались события в Красноуфимске после февральской революции 1917 года, а также первых шагов по установлению советской власти в первой половине 1918 года. Описания даются конкретные, образные, о том, что помнил сам Д.С. Няшин, спустя несколько десятков лет. Я думаю, что читатель сам оценит значимость этих воспоминаний.

«Как ученик красноуфимского сельскохозяйственного училища (в то время красноуфимского промышленного училища, - прим. Л.А.) и притом не красноуфимца, я вращался, главным образом, в среде учащихся училища и почти не был связан с коренными жителями Красноуфимска. Поэтому мои воспоминания о февральской революции страдают неполнотой и однобокостью.

Свободолюбивые идеи, стремление к свету, к действительному знанию зарождались в среде учащихся задолго до революции, учащиеся инстинктивно тянулись к материалистическому мировоззрению и революционным теориям.

В городе были две публичные библиотеки - земская и городская. Земская молодая еще библиотека, но солидная по наличию книг. Городская - старая и небольшая.

В поисках революционной литературы молодежь попадала, как говорится, впросак. Я, например, увидев в каталоге городской библиотеки книжку «Социал-демократические картинки будущего» (не помню автора), с замиранием сердца попросил ее. Библиотекарь, с улыбкой дала мне эту книжку. Оказалось, что книжка представляет памфлет на социализм. Однако, попадались и неплохие книжки. Хорошо помню книжку, примерно под таким названием «На чьей стороне будет правда?» В этой книжке излагались в виде диспута две теории: социалистическая и частнособственная (он имел ввиду, наверное, частнособственническая, - прим. Л.А.), причем речь социалиста была, безусловно, более убедительной.

Не помню, чтобы мне в руки попались произведения классиков марксизма, но я даже читал о Марксе, Плеханове, Ленине.

В земской библиотеке можно было найти легальных марксистов, вроде Туган-Барановского. Этим пользовались, причем, втайне от училищного начальства.

Даже такое невинное занятие, как коллективное чтение книг по дарвинизму, проводилось полулегально, поскольку такое чтение сопровождалось рассуждениями об антинаучности религии, о реакционности церкви и т.д.

Практическим следствием интереса, проявляемого учащимися сельскохозяйственного технического училища к дарвинизму, материалистическому пониманию истории и социализму было то, что многие техники (так в то время называли учащихся промышленного училища, - прим. Л.А.) были совершенно не религиозны.

В 1916 году я и Миша Зорин вместе решили не исповедоваться и не причащаться. Однако, училищное начальство прислало за нами и заставило на виду школьного начальства в церкви училища проделать унизительные для нас манипуляции.

В 1917 году, уже после февральской революции, ни один техник не исповедовался и не причащался, и училищное начальство не посмело принимать какие-либо по этому поводу меры.

С февральским переворотом у меня связаны следующие воспоминания, В первых числах марта в стенах сельскохозяйственного технического училища начали распространяться слухи о перевороте в Петрограде. Слухи были упорными. Однажды утром, кажется, 3 марта кто-то сообщил, что всю ночь на почте принимались телеграммы о перевороте. В коридорах, курилке, в лабораториях только и было разговоров о таинственных телеграммах, которые начальство города и полиция скрывают. Кто-то принес в училище целую кипу телеграмм, которые читались вслух в коридорах и в курилке. Телеграммы были ошеломляющие: отречение от престола Николая II, временный комитет Государственной думы, манифестация в Петрограде и в Москве, обращения, воззвания и т.д.

Около трех часов все техники направились в зал реального (в то время уже промышленного, - прим. Л.А.) училища. Там стоял огромный портрет царя. Нашли широкий занавес и двое учащихся при всеобщем одобрении закрыли портрет. Никого из училищного начальства не было. Все они собрались в учительскую и, по- видимому, обсуждали положение. Кем-то был поднят вопрос: «А почему в реальном училище идут занятия? Надо прекратить занятия и пригласить реалистов на митинг». Сказано - сделано.

Я в числе других побежал по лестнице в верхний этаж и, насколько помню, попал в 7-ой класс. Там шел урок. Мальчики с удивлением глядели на меня. Преподаватель повернулся ко мне и спросил: «Что вам угодно?». Я в волнении не знал, что сказать, и после некоторой паузы крикнул: «Революция!». Эффект оказался громадный. Все ученики с шумом вскочили и в мгновение ока выбежали из класса. Я за ними. По коридору уже бежала крикливая толпа из других классов. Насколько мне помнится, старшеклассники остались на митинге, а младшеклассники (так написано, - прим. Л.А.) разбежались по домам.

На митинге была прочитана какая-то небольшая телеграмма. Один из участников митинга предложил организовать манифестацию к земской управе. Помню, кто-то не советовал этого делать, но большинство сочло нужным организовать манифестацию. Уж не знаю, откуда появились портреты Керенского и еще каких-то деятелей. По-видимому, кто-то стремился возбуждение учащихся направить в умеренное русло. По выходе из училища толпа направилась к земской управе. Красный флаг появился позже, когда к учащимся начали примыкать красноуфимцы со стороны.

Полицейские стояли поодиночке в нескольких местах и вели себя пассивно. День был базарный. На базарную площадь съехалось много крестьян с окрестных деревень.

Несколько учащихся промышленного училища пошли на базарную площадь разъяснять крестьянам о произошедшем перевороте и пригласить их принять участие в манифестации. Крестьяне отнеслись к этому недоверчиво, стали запрягать лошадей и разъезжаться.

Стало вечереть, когда подошли к земской управе. Народу было так много, что группа учащихся промышленного училища почти растворилась в толпе. Помню, что несколько раз двое-трое из участников манифестации ходили в земскую управу просить членов управы выступить с речью. Говорили, что никто не соглашается выступать или не решается, или нет того, кто мог бы выступить. Наконец-то, откуда-то привели старика - бывшего члена Государственной думы, кажется, октябриста. Из дома был вынесен стол. Оратора подняли на стол и я впервые услышал митинговую речь, в которой давалась отповедь самодержавию и приветствовался переворот. В конце речи оратор призывал к спокойствию и порядку. Как я помню, эта речь нас не удовлетворила. Мы ожидали большего. После митинга было произведено разоружение полиции. Помещение полиции было взято под охрану гражданской милицией.

Я простоял несколько часов у дверей полиции с винтовкой. Кто меня привлек к этому, не знаю. Помню, что комнаты и коридоры помещения полиции были усеяны бумагами и фотографиями. По-видимому, разгром полиции произведен был самими полицейскими в интересах уничтожения компрометирующих документов. Винтовки (берданки) были взяты в казарме гарнизонной команды, состоявшей из двух десятков солдат-инвалидов. Когда к ним подошли и объявили, что произошла революция, солдаты сами предложили забрать берданки, которыми они были вооружены.

В течение нескольких дней жизнь в городе коренным образом изменилась. Каждый день происходило какое-нибудь собрание, куда-нибудь избирали, многим что-нибудь поручали. Меня и еще несколько человек выделили агитаторами в близлежащие деревни для разъяснения крестьянам о произошедших переменах.

Ходили по деревням мы несколько дней. Помню, что крестьяне нас охотно слушали, кормили и принимали ночевать. Появились в городе политические партии. Устраивались лекции и занятия по истории своих партий. Так делали эсеры, кадеты и меньшевики. Не помню, чтобы большевики организовывали нечто подобное. Всех больше кричали эсеры. Их объявления виднелись чаще всех. Как и следовало ожидать, наибольшее развитие в Красноуфимске получила деятельность буржуазных и мелкобуржуазных партий. Изменилась и школьная жизнь. Из учащихся нашего

училища была создана «организация техников» с исполнительным комитетом во главе. Первоначально эта организация техников занималась главным образом вопросами оказания помощи нуждающимся учащимся. Впоследствии она стала заниматься учебными, культурными и политическими вопросами. Помню, что однажды оживленно обсуждался вопрос о линии поведения представителя организации в педагогическом совете.

Уменя лично, в первые месяцы после февральской революции, больше воспоминаний связано с работой так называемого «клуба учащихся».

Этот клуб охватывал учащихся всех средних учебных заведений города: реального училища, женской гимназии и сельскохозяйственного технического училища. Клуб был создан, по-видимому, по инициативе исполкома организации учащихся сельскохозяйственного технического училища. Не помню, как было сконструировано правление клуба на паритетных началах. Помнится, что в создании клуба учащихся и конструировании правления принимали участие некоторые преподаватели женской гимназии, но держались они в тени. Председателем правления избрали меня. Наиболее активными членами правления были реалисты Фельдман («его звали Никитка Фельдман» - так в тексте, но, вероятно, имя указано ошибочно, скорее всего, это был Петр Фельдман, - прим. Л.А.), Володя Владимиров, гимназистка Галя Рогозникова и еще одна гимназистка, фамилии ее не помню, но звали ее Маруся.

На первых же заседаниях правления, происходивших в помещении городской управы, где нам была выделена комната, стал обсуждаться вопрос об издании ученического журнала. Вопрос о журнале был решен положительно, но долго решался вопрос о печатании журнала. Наконец, печатание журнала взяла на себя типография уездной земской управы. Редакционная коллегия была составлена из учащихся всех трех учебных заведений. В нее вошли поименованные товарищи и я в качестве председателя.

Помню, что недостатка в рукописях не было и, кажется, в мае был выпущен первый номер ученического журнала «На рассвете» в количестве 500 экземпляров. Всего было выпущено пять номеров. В журнале печатались рассказы, повести, стихотворения и статьи на общественно-политические темы. Журнал, по-видимому, в денежном отношении был дефицитным и типография отказалась от его печатания.

Редакционная коллегия осенью 1917 года стала под тем же названием выпускать газету в другой красноуфимской типографии, но набирали газету мы сами - члены редколлегии. Хозяин типографии, он же и владелец мелкой слесарной мастерской (фамилия его, кажется, Федоров (в скобках указана еще фамилия «Тореев», возможно, он не помнил точно фамилию владельца мастерской, - прим. Л.А.) помогал нам чем мог, и мы выпустили несколько номеров газеты.

Вот наиболее запомнившиеся мне факты, связанные с февральским переворотом».

О дальнейшем развитии событий в Красноуфимске в конце 1917 в начале 1918 годов Д.С. Няшин вспоминал: «Красноуфимский Совет рабочих и солдатских депутатов взял власть в свои руки в конце ноября месяца (1917 года, прим. Л.А.). Не могу сказать, предшествовали ли этому перевыборы Совета, давшие большинство большевикам, или в ходе политической борьбы большинство Совета перешло на сторону большевиков. Помню, говорили, что меньшевики и эсеры, представленные в Совете, главным образом, интеллигентами, вышли из его состава.

Руководство Совета привлекло к участию в работе Совета учащихся нашего сельскохозяйственного технического училища для того, чтобы пополнить состав Совета интеллигентскими кадрами.

В среде учащихся сельскохозяйственного технического училища к моменту Октябрьского переворота более или менее четко определились две группы: противников советской власти и сторонников советской власти. Первые назывались «кадетами», вторые - «большевиками». Насколько помню, действительных членов той или иной партии среди учащихся не было, но одни сочувствовали Временному правительству, а другие - большевикам.

Когда Совет рабочих и солдатских депутатов взял власть в свои руки и упразднил городскую управу, политическая борьба в организации учащихся технического училища разгорелась с большой силой по вопросу выборов депутатов в Совет. Кадеты были против посылки депутатов в Совет, поскольку не желали признавать его власть; большевики были за посылку депутатов в Совет, поскольку считали Совет рабочих и солдатских депутатов единственно законной властью революции.

Исполком организации учащихся сельскохозяйственного технического училища был или против посылки делегатов в Совет, или занимал колеблющуюся позицию, не помню.

Собрание по вопросу выборов делегатов в Совет тянулось два или три дня. Прения носили длительный и страстный характер. Противники избрания делегатов в Совет, кроме политических аргументов, выдвигали «педагогические» соображения: «Наше дело учиться, а не заниматься политикой». Однако, постепенно большинство склонилось к согласию избрать делегатов в Совет.

Мне хорошо запомнилось итоговое голосование, когда подсчет голосов дал большевикам перевес. Сразу же, были проведены выборы и было избрано 10 человек: Уфимцев Степан, Воронин Иван, Юдин Иван, Пономарев Леонид, Улатов Григорий и я. Остальных не помню. Одновременно был переизбран исполком организации учащихся сельскохозяйственного технического училища. Я был избран председателем исполкома.

Тотчас же после избрания в Совет многие из нас были назначены в исполком комиссарами: я был назначен комиссаром народного образования и печати, а также редактором «Известий», С. Уфимцев - земельным комиссаром, И. Юдин - комиссаром финансов, Л. Пономарев - секретарем горисполкома. Не помню назначений других учащихся, избранных в Совет.

Постараюсь описать некоторые наиболее ярко запечатлевшиеся эпизоды первых недель и месяцев работы советской власти в Красноуфимске».

Под заголовком «Финансовые вопросы» Д.С.Няшин вспоминал:

«До установления советской власти в городе прежняя власть в лице Уездной земской управы и комиссара Временного правительства пыталась поправить финансовые дела уезда выпуском уездного займа.

Были выпущены так называемые «боны» на большую сумму. Они были отпечатаны в местной типографии на белой плотной бумаге. На лицевой стороне «бона» значилась стоимость его, кажется, 10 рублей и говорилось, что «боны» обеспечиваются всем имуществом уездной земской управы. Под текстом были подписи членов управы.

Этими «бонами» выплачивалась заработная плата служащим, учителям и другим работникам, оплачивались другие расходы. Однако, «боны» еще печатались, а подделки их уже ходили по рукам. Новые деньги были скомпрометированы еще до выхода их в свет. Никто не хотел что-либо продавать за эти деньги. Денежное хозяйство уезда еще более расстроилось. Налоги не поступали, касса казначейства была пуста, а надо было платить жалованье учителям и служащим учреждений.

Естественно, что новая власть в первые дни своего существования столкнулась с денежными затруднениями Между тем, частно-хозяйственная деятельность в городе не прекращалась Шла торговля, работали кожевенные и другие предприятия. Велась спекуляция хлебом и другими товарами. У купцов и владельцев предприятий накопились большие денежные запасы.

Новая власть решила взять деньги у городской буржуазии в виде контрибуции. Пришло ли такое решение самостоятельно или это было сделано по опыту городов Перми и Екатеринбурга - не знаю. Операция с контрибуцией проходила следующим образом. В большой зал земской управы были приглашены наиболее крупные представители городской буржуазии в количестве около 100 человек. Президиум горисполкома во главе с председателем И.С.Писцовым разместился за столом президиума на возвышении. Товарищ И.С Писцов (на снимке) объявил о цели собрания и предложил собравшимся высказаться о внесении в кассу казначейства 100 тысяч рублей.

Торговцы и предприниматели один за другим стали выступать с жалобами на то, что торговли нет, производственной деятельности нет и что, не только 100 тысяч рублей, но и много меньшую сумму они внести не могут.

Члены исполкома выступали с доводами о том, что деньги нужны, что они должны быть так или иначе собраны. Однако, наткнувшись на упорное и всеобщее сопротивление торговцев, исполком распустил собрание для того, чтобы обдумать положение.

После ухода торговцев было решено снова собрать представителей буржуазии и потребовать внесения денег в более ультимативной форме.

Второе собрание было более многолюдным и сумма контрибуции уже была увеличена до 300 тысяч рублей. Однако, и на этот раз собрание после длительных прений пришлось распустить.

Торговцы и предприниматели были собраны в третий раз. В дверях зала была поставлена стража из красногвардейцев. Собравшимся было объявлено, что они должны распределить между собой 1 миллион 300 тысяч рублей и не будут выпущены до тех пор, пока ими не будет составлена раскладка.

Видя, что дело принимает серьезный оборот, торговцы взяли на себя составление раскладки, причем расширили список облагаемых контрибуцией. К утру раскладка была вручена президиуму.

Председательствующий объявил, что к 12 часам дня деньги должны быть внесены в казначейство. Деньги были внесены в течение нескольких дней. В отношении саботирующих меры принимались решительные. Двое красногвардейцев приходили на дом к саботажнику и отводили его в тюрьму, которая, кстати сказать, была пустой и нетопленой. Обычно, через час-два жена купца или другой член семьи вносили деньги в кассу, получая квитанцию, и по квитанции арестованный отпускался на свободу.

Собранные в порядке контрибуции средства шли на нужды не только города, но и уезда. Кроме того, какая- то часть денег переводилась в бюджет губернии».

Далее он пишет «О зарплате»:

«Некоторое время работники советских учреждений заработной платы не получали. После того, как денежный вопрос был разрешен, городской Совет утвердил смету расходов и установил ставки заработной платы. Были установлены три ставки: 300 рублей, 200 рублей, 100 рублей. Зарплата 300 рублей была установлена для председателя горисполкома, комиссаров и заведующих отделами; 200 рублей - для учителей, счетных работников и вообще всех работников интеллигентного труда; 100 рублей - для сторожей, уборщиц, дворников и других работников физического труда. Каков был контингент оплачиваемых по этим ставкам работников, не знаю, но помню, что выдавалась зарплата нерегулярно».

В разделе под названием: «Карательная экспедиция» он описывает противостояние несогласных с советской властью и ее сторонниками, которое еще обошлось без кровопролития:

«Не помню, чтобы в городе в первые месяцы советской власти были какие-либо антисоветские выступления Помню один случай кулацкого (в советское время было принято называть крестьян, не согласных с политикой советской власти «кулаками», - прим. Л.А.) антисоветского выступления в уезде. Однажды, в декабре месяце, в рождественские дни командир нашего красногвардейского отряда Павел Фотиев начал составлять список членов карательной экспедиции для отправки в село Быково. Дело в том, что кулаками этого села были задержаны и посажены в волостную каталажку 10 человек красногвардейцев, ехавших в Красноуфимск из Екатеринбурга для укрепления нашего красногвардейского отряда.

Задача состояла в том, чтобы выручить этих красногвардейцев и наказать виновных в их задержании. Записалось 35 человек, в том числе и я.

Вооружились мы по-разному. Мне, например, был выдан револьвер системы «Смит и Вассон». Нас посадили на 12 троек, и экспедиция ночью двинулась по направлению к Быково. Была ли выслана вперед разведка, не знаю, но в село мы влетели на полном скаку. Остановились около волости. Сразу же были выпущены находившиеся под замком красногвардейцы. После этого были арестованы несколько кулаков, фамилии которых забыл, и экспедиция с освобожденными красногвардейцами и арестованными кулаками выехала. Кулаки через три дня были отпущены домой после внесения денежной контрибуции.

Успеху нашей карательной экспедиции способствовало то обстоятельство, что накануне в селе Быково проходило собрание демобилизованных солдат-фронтовиков, которое не одобрило ареста красногвардейцев и отказалось поддержать кулацкую выходку».

В разделе под названием «Об учителях» он писал: «Главным вопросом для учителей в первые недели и даже месяцы советской власти был вопрос о признании советской власти. На совещаниях и конференциях учителей в первую очередь решался вопрос об отношении к советской власти.

Мне приходилось выступать на собраниях учителей и доказывать законность советской власти и право ее говорить от имени народа. На собраниях учителей начальных школ решения принимались всегда о поддержке новой власти.

Этого нельзя сказать в отношении учителей средних учебных заведений. Не могу привести конкретного примера, но помню, что значительная часть преподавателей средних учебных заведений, по отношению к советской власти, была настроена оппозиционно. Между учащимися этих учебных заведений и педагогами, по-видимому, не было единства.

В сельскохозяйственном техническом училище происходила даже забастовка в связи с тем, что дирекция училища не признавала права организации учащихся представительствовать в педагогическом совете. Учащиеся с помощью забастовки этого представительства добились».

Следующее воспоминание Д С. Няшина связано с его работой в качестве редактора газеты «Известия»: «Газета «Известия» Красноуфимского городского Совета рабочих и солдатских депутатов выходила или раз в неделю, или два раза в неделю. Корреспонденты насчитывались единицами.

Помню, как я радовался, когда одна учительница из Ачита, кажется, стала посылать обстоятельные корреспонденции о школьной жизни. Естественно, что газетный номер состоял, главным образом, из постановлений горисполкома, перепечаток из петроградских газет, стоящих на платформе советской власти и телеграмм. Передовые статьи я писал сам, что это были за передовые статьи, сказать не могу. Думаю, что они были весьма несовершенными как в политическом, так и в литературном отношении. Однако, не помню, чтобы мне кто-либо делал замечание на этот счет.

Неодобрение вызвало одно стихотворение, перепечатанное из «Красной газеты», начинавшееся словами. «Будь ты проклята культура буржуазных пауков...». Председателю Горсовета товарищу Писцову, по-видимому, несколько человек пожаловались на это стихотворение, которым якобы отрицалась культура вообще. Товарищ Писцов об этом сказал мне. Помню, я защищался, но, кажется, безуспешно».

Из воспоминаний Д.С. Няшина «О товарищах»:

«Первым председателем Горсовета Красноуфимска после взятия власти я знаю Писцова Ивана Степановича. Сам он называл себя солдатом. Он являлся жителем Красноуфимска и, кажется, имел собственный домик на окраине города. Одет он был в гимнастерку, военные брюки и сапоги. Ходил он на работу всегда пешком и находил, что это полезно для города, так как улицы, по которым он проходил, были всегда чисты от снега. Нам он советовал обращать внимание на чистоту улиц. Если все вы будете делать замечания дворникам и домохозяйкам по поводу непорядка на улицах, то все они будут чисты, говорил он.

В кабинете товарища Писцова на стене за его спиной было развешено оружие: две шашки и винтовка. На заседаниях он говорил мало, часто отговаривался тем, что он не оратор. «С рабочими я знаю, что сказать - они меня сразу поймут, а здесь пусть другие скажут».

Секретарь горисполкома Леонид Пономарев всегда был занят разговорами по телефону. Когда ни зайдешь к нему, он вызывает по телефону то один, то другой пункт уезда и кричит так оглушительно, что через несколько минут начинает в ушах звенеть. Жив ли он, не знаю, В последний раз я его видел в октябре или ноябре 1918 года в Перми, когда он лежал в Александровской больнице, а я находился в Красной Армии.

Он мне рассказал историю с ранением. Состоял он в отряде Борчанинова. В походе захотелось ему немного уединиться и он выехал на лошади впереди отряда. Встречаются ему двое конных и спрашивают: «Какого отряда?» Леонид отвечает: «Борчаниновского». Тогда они хватают его, обезоруживают, привязывают к березе и расстреливают. Подошедший отряд находит Пономарева, он оказывается жив. Самодельная пуля пробила ему руку и легкое. При оставлении нами Перми, Леонид был спрятан сестрой больницы, пережил колчаковщину и работал после разгрома белых где-то в лесничестве.

Ване Юдину едва ли не труднее всех пришлось работать в первоначальный период. Насколько помню, финансовые вопросы всегда были в центре внимания и требовали наибольшей последовательности в проведении классовой линии. В политическом отношении Ваня Юдин был созревшим большевиком-партийцем. Помню, как-то мы разговорились об империалистической войне. Ваня говорил: «Ну, что это за война? Вот я бы предпочел воевать на войне гражданской». В моем сознании тогда всякая война была незаконной, и я только несколько позже понял смысл слов Юдина.

Погиб Ваня Юдин, как мне говорили, от пули больного, находившегося в припадке красноармейца. Как это печально!

Не помню, какие мероприятия проводил комиссар земледелия Степан Уфимцев. Помню, как он мне зачитывал цифровые выкладки из своей тетради о распределении земли между землепользователями. Из этих выкладок было видно, что Степан Уфимцев основательно изучил земельные отношения в городе и имел план использования земли на новых началах.

Хотелось бы рассказать еще о нескольких товарищах, но у меня за описываемый период не сохранилось в памяти о них что-либо яркого.

В июне 1918 года я уехал из Красноуфимска. Обратно уже в него попасть не мог, так как дорога между Кунгуром и Красноуфимском была прервана. В августе месяце я поступил в ряды Красной Армии, связь с Красноуфимском и красноуфимскими товарищами была прервана, восстанавливалась редко и случайно, и как проходило советское строительство позже - не знаю».

На мой взгляд, воспоминания написаны достаточно искренне, не пафосно, давая мнение всех сторон, действовавших в то время. Мы не должны забывать, что писал их Д. С. Няшин в середине XX века, и он твердо стоял на позициях советской власти, так как сам ее и устанавливал. Вызывает симпатию к нему как к человеку его рассуждения о войне, в отличие от его коллеги И.Юдина. Наконец, интересны эти воспоминания и в плане описываемых событий, о которых современники-красноуфимцы не знали.

Любовь АЛЕКСЕЙЧИК, старший научный сотрудник Красноуфимского краеведческого музея.

(Из архива Красноуфимского краеведческого музея. ф. 2, оп.2, д. 24, л. 68).

//Вперед. - 2018. - 8 февр. - С 15, 15 февр. - С. 10, 22 февр. - С. 10

• Назад
• Вперёд